— Нет, — сказал он, — нет. Не брал я грех на душу. Жив был Витька, жив.
— Все по порядку, — сказал Вадим, садясь.
— Я утром ручки искать пошел…
— Какие ручки?
— Дом, значит, у нас ломали. Дом, значит, три. Старинный дом. Там добра всякого много было. Ручки со звериными мордами. Значит, бронзовые накладки всякие. Добру-то чего пропадать. Я по городу езжу, в старых домах это добро собираю.
— Зачем? — спросил Вадим.
— Так клиенты есть. Раньше это добро даром никто не брал, все помойки завалены были. А теперь люди покупают, значит. Им красота нужна. Чтоб если ручка, так с мордой.
— А кто у вас покупает?
— Пал Сергеевич, директор овощного, Нинка из бара, буфетчица, Олег Моисеевич, он песни пишет. Потом Боря— художник. Вот, значит.
Силин замолчал. Он дышал тяжело и надсадно, как человек, затащивший холодильник на седьмой этаж.
Вадим не торопил его. Он ждал. Его учитель, Игорь Дмитриевич Скорин, учил его не прерывать людей, дать им выговориться, искать главное в их рассказе, то главное, которое станет основой для будущей работы.
Силин говорил, называл фамилии и имена, цены и количество бутылок. Из его неуклюжих фраз, тяжелого похмельного откровения слагалась картина жизни человека, обокравшего в первую очередь себя самого.
— Я одну дверную накладку нашел, Боре-художнику продал за трояк. У Витьки Киреева копеек восемьдесят было, он бутылки от молока у реставраторов спер. Выпили мы. Поспали потом у него в сторожке. Нас этот бородатый бригадир разбудил. Ругался он очень на Витьку. Говорил, выгоню, другого возьму. А кого за шестьдесят рублей взять-то? — Силин перевел дух, покосился на графин. — Попить разрешите.
Фомин налил ему полный стакан. Силин выпил его и вздохнул.
— У нас еще копеек шестьдесят оставалось, мы и пошли к магазину на Кропоткинскую, там я Доктора и Лю-Лю найти хотел. Пришли, а их нет… Мы подшибить решили, разгрузить или что еще. Тут парень к нам подходит.
— Какой парень? — спросил Вадим.
— Сережа, он культурный такой, в брюках из вельвета, в куртке кожаной.
— Какого цвета куртка?
Силин задумался.
— Вроде как зеленая, — сказал он неуверенно.
— Вроде как или зеленая?
— Скорее зеленая. — неуверенно ответил Силин.
— А брюки какого цвета? — вмешался Фомин.
— Вот брюки точно помню — темные.
— А сколько было времени, когда он подошел?
— Часов-то у меня нет, но водкой уже не торговали.
— Ну что ж, достаточно точная хронография, — усмехнулся Вадим.
Человек, сидящий перед ним, измерял движение времени в зависимости от работы винных отделов и пивных палаток в районе. Исчисление суток для него начиналось с девяти утра, когда открывался первый «пивной шатер» в Зачатьевском, и заканчивалось закрытием винного отдела в магазине на Кропоткинской.
— Так, что дальше было?
— Он подошел, — Силин задумался, помолчал, — и говорит: здорово, мол, Петя, руку протягивает. Потом и Кирееву: здорово, мол, Виктор.
— Вы его видели раньше?
— Не помню. Он нам говорит: чего стоите? А мы ему: добавь рублишко. Он тогда портфель открыл и достал бутылку «Лимонной», говорит, дома поругался, где бы выпить? Витька ему и говорит: пошли, значит, ко мне. Мы пошли. А по дороге я Женю Тараскина встретил.
— Кто такой Тараскин?
— Сосед мой, мы работали раньше вместе. Я у него разводные ключи просил. Он мне сказал, что даст, если я ему мотоцикл отрегулирую.
— В какой квартире живет Тараскин?
— В шестой.
Фомин встал и вышел из кабинета.
Силин покосился на него и продолжал:
— Ну, потом мы в сторожку пришли. Сережа эту бутылку вынул, «Лимонной», колбасу, консервы какие-то. Мы по стакану выпили. Он достал еще одну большую, тоже «Лимонной». Я к Тараскину побежал. А как пришел, вижу, бутылка пустая, Витька спит, а Сережи нет.
— Сколько вы были у Тараскина?
— Часа полтора. Наладил ему карбюратор, он мне стакан налил. Я Витьку будить не стал, пошел домой, смотрю, дверь— то в особняк открыта… — Силин замолчал. — Закурить не найдется? — спросил он.
Вадим протянул ему сигарету, взял сам. Они закурили. Несколько минут сидели молча, следя за голубоватым табачным дымком. Вошел Фомин.
— Все в порядке, Вадим Николаевич, сейчас привезут.
Силин посмотрел на Фомина, этот человек был понятнее ему, и у него он сейчас искал поддержку.
— Что, Петя, замолчал? — Фомин придвинул свой стул к Силину. — Давай говорить. На полдороге останавливаться нельзя.
Силин ткнул сигарету в пепельницу.
— Значит, зашел в дом-то, гляжу, а здесь пошуровал кто— то. Я наверх. Там плитка эта лежит да железки всякие. Я домой сбегал, колеса с велосипеда снял, к тележке приспособил… Увез плитку ту да железки.
— Куда увез?
— В сарай. А утром Олегу Моисеевичу позвонил. Он все у меня купил за сто двадцать рублей.
— Телефон Олега Моисеевича.
— 153-96-16.
— Так, Силин, — Вадим встал, — сейчас приедет Тараскин, мы его пригласили. Вы с ним пойдете в лабораторию, там постарайтесь восстановить по памяти внешность Сережи, а пока подождите в коридоре.
Силин вышел.
— Он не брал Лимарева. Вы, Павел Степанович, постарайтесь восстановить фоторобот, я композитором займусь.
Лейтенанту Крылову повезло. Прямо сразу. Во-первых, диспетчерша, видимо пожалев интересного парня, нашла телефон Светланы, звонившей Кудину; во-вторых, сменщик Олега, Кухарский, крепенький, квадратный мужчина лет сорока — сорока пяти, только что вернулся с линии. Он подошел к Крылову валкой походкой знающего себе цену человека, протянул широкую твердую ладонь:
— Кухарский Андрей Степанович.
— Лейтенант Крылов.
— А по отчеству?
— Александр Петрович.
— Я само внимание. — Кухарский достал трубку, резиновый кисет, закурил.
В воздухе повис сладковатый дымок.
— Мне Надя-диспетчер сказала, что вы моим бывшим сменщиком интересовались. Так?
Крылов кивнул. Кухарский держался спокойно, говорил насмешливо. И весь он, в дорогих джинсах, рубашке с погонами и множеством карманов, не нравился Крылову, вызывал в нем еще неосознанное недоверие.
— Я что об Олеге сказать могу, машину он любил, в спортивной команде, гоночной, участвовал. Работал хорошо. Жалоб на него не было. Да это вы, наверное, сами узнали. Я его поначалу встретил плохо. Дважды судимый, блатной, кто такому поверит. А он парнем оказался настоящим. Конечно, копейку любил. Да кто ее не любит?
