— Я Гринин.
Высокий, плотный, но не полный, в вытертых джинсах и табачного цвета рубашке. Лицо Гринина покрывал темно-коричневый загар, светлые волосы выгорели до белизны, глаза казались особенно синими.
— Орлов. — Вадим пожал протянутую руку.
— Садитесь. Хотите кофе? — спросил Гринин.
— Хочу.
Фотограф налил в маленькую чашку коричневой густой массы. Его крупные руки были покрыты шрамами, ссадинами. Такие руки бывают у людей, занимающихся физическим трудом.
— Знакомьтесь. — Гринин придвинул Орлову тарелку с бутербродами. — Я уж не знаю, как представлять вас. Это Марина, а это Ира…
На Вадима с любопытством смотрели две пары женских глаз. Причем красивых, как отметил про себя Вадим.
— Ну а это, милые дамы, товарищ Орлов. Он из милиции.
— Вы не похожи на участкового, — сказала Ира.
— Почему на участкового? — Вадим отхлебнул маленький глоток кофе.
— Ну, я видела только своего участкового.
— Вы счастливый человек, — усмехнулся Вадим.
— А вы не из ГАИ? — заинтересовалась Марина.
— Она автомобилист, — пояснил Гринин, — и хочет найти знакомого в этой службе.
— С вашей внешностью, — серьезно ответил Вадим, — вам нечего бояться инспекторов. Я, к сожалению, служу по другому ведомству.
— Где же, если не секрет? — Ира повернулась в кресле.
— Товарищ Орлов работает в уголовном розыске, — пояснил Гринин.
— Вы не похожи на Томина, — сказала Ира. — А значит, вы не настоящий сыщик.
— На кого? — не понял Вадим.
— На актера Каневского, — засмеялся Гринин. — Ириша увлеченно смотрит «Знатоков».
— Ах да. Конечно. Но я постараюсь практиковаться.
Разговор завязывался легкий, и Вадим не прерывал его.
Ему очень не хотелось, чтобы уходили эти две милые женщины. Он обратил внимание, причем сразу, что на руке Марины не было обручального кольца.
— Вы бы съели бутерброд, — заметил хозяин, — не обижайте наших дам. Это они готовили.
Вадим взял бутерброд. В комнате повисла тишина. Все молчали, выжидающе глядя на Вадима. И ему вдруг стало мучительно горько, что он пришел сюда не поухаживать за этими женщинами и провести вечер в приятной беседе, а для того, чтобы допросить Гринина. В такие минуты он начинал тяготиться службой, которую любил и без которой не мыслил своей жизни.
Гринин словно понял его состояние.
— Девочки, — улыбнулся он, — нам с товарищем Орловым надо пошептаться. Вот вам ключ, идите в мастерскую к Никите. Это мой сосед, художник, — пояснил он Вадиму.
И Орлов мысленно поблагодарил Гринина.
Хозяин обнял женщин за плечи, пошел провожать их в мастерскую к Никите. Вадим смотрел им вслед и думал о том, что он много знает об этом человеке. Он знал, что Гринин служил в армии на Дальнем Востоке. Служил хорошо. За мужество во время наводнения награжден медалью «За спасение утопающих». Потом работал на ЦСДФ съемщиком, ассистентом режиссера. Поступил в Институт кинематографии на заочный, пошел работать фотокором в журнал. Институт бросил. Сейчас он фотохудожник Министерства культуры, по службе характеризуется отлично. Лауреат премии Союза журналистов СССР, лауреат многих отечественных и международных премий. Все узнавалось просто. В отделе кадров. Но Вадим знал и другое. Семь лет назад на Памире погибли муж и жена, кинооператоры, друзья Гринина. И он удочерил их девочку. Поэтому и не женился, боясь ее травмировать. Этот поступок говорил о нем значительно больше, чем любые даже самые лучшие отзывы кадровиков.
Как странно. В личном деле человека можно прочитать многое. Узнать, где, кем и как он работал. Чем награжден, а вот о его поступках кадровикам неизвестно.
А ведь это и есть главное.
Гринин вернулся минут через пять. Был он серьезен, от прежнего веселья не осталось и следа.
— Слушаю вас, товарищ Орлов.
— Меня зовут Вадим Николаевич.
— Слушаю, Вадим Николаевич.
— Леонид Витальевич, я многое знаю о вас. Много хорошего. Поэтому буду говорить с вами откровенно.
— Меня устраивает именно такая форма нашей беседы. — Гринин сел.
— Тогда ответьте мне на такой вопрос: вы снимали экспозицию Музея ремесел в селе Киржи?
— Да.
— Вы снимали иконы в церкви села Лутребино?
— Да.
— Вы снимали коллекцию академика Муравьева?
— Да.
— Вы снимали фрагменты экспозиции в особняке Сухотина?
— Да.
Гринин смотрел на Вадима, чуть прищурив светлые глаза. И во взгляде его не было страха и настороженности.
— Кому вы передавали фотографии?
— В отдел музеев Министерства культуры, Воловику.
— Слушайте меня, Леонид Витальевич, я не зря спросил именно об этих объектах. Подумайте.
— А что случилось?
— Я обещал вам откровенный разговор, поэтому скрывать ничего не буду. Все эти объекты ограблены.
— Как? — Гринин удивленно привстал.
— А вот так. По-разному. Но работали там, как мы считаем, одни и те же лица.
— Значит, вы считаете… — Голос Гринина стал глухим и ломким.
— Пока я ничего не считаю. Я спрашиваю вас еще раз: было ли что-то, ну не совсем обычное, связанное с этими съемками?
— Подождите, — Гринин зашагал по комнате, — получается, что это вроде наводка?
Вадим молчал.
— Нет, — продолжал фотограф, — так нельзя.
— Можно, Леонид Витальевич, даже нужно. Вы помните, что снимали?
— Конечно. У меня в архиве все негативы.
— Так вот, скажу откровенно, нами найдено много похищенных вещей. Много, но не все. Наиболее ценные пока исчезли. Есть сведения, что кто-то передает их за границу. Поэтому я еще раз прошу вспомнить, кому вы передавали снимки.
— Я уже говорил, что Воловику в Министерство культуры. Но вот еще что. Меня часто просят дать снимки тех или иных предметов старшие искусствоведы.
— Вы посылаете им снимки?
— Слайды. Вы знаете, что это такое?
— Немного, — Вадим усмехнулся, — совсем немного.
— Понимаете, — продолжал Гринин взволнованно, — вы обвиняете меня.
— Пока я вас ни в чем не обвиняю, Леонид Витальевич, — мягко ответил Вадим. — Абсолютно ни в чем. Я просто размышляю вместе с вами о странных совпадениях. Продолжая размышлять, я хотел бы помочь вам припомнить фамилии искусствоведов.
— Пожалуйста. Это очень просто. — Гринин взял с полки большую записную книжку. — Минутку. Записывайте.
