* * *
Подполковник Кривенцов приводил в порядок кабинет. Его предшественник не очень возвышал себя как начальник, поэтому к атрибутам рабочего места он относился легкомысленно и незрело.
Кривенцов же наводил порядок что надо. Сначала он повесил два портрета руководящих работников на стене прямо над телефоном, приколотил окантованную фотографию, на которой он был запечатлен рядом с молодым генерал-полковником замминистра МВД.
На столе появились папка с тиснением «К докладу», перекидной календарь из гознаковской бумаги, всевозможные стаканчики с фломастерами, подставки для ручек, микрокалькулятор.
Оглядев все это придирчивым глазом, нанес последний штрих — положил на самое видное место три книжечки: «Малая Земля», «Возрождение» и «Целина».
Только теперь он был готов принять сотрудников.
А они — все оперативники отдела — толпились в коридоре, курили, пересмеивались.
— Корнеев, — сказал высокий, плечистый Коля Ермаков, — ты же замнач, пойди спроси, сколько нам здесь толочься?
— Сейчас Кафтанов придет, — ответил Корнеев.
— Кафтанов не придет, — вмешался в разговор Алик Сухов.
Он был самый молодой, но тем не менее постоянно был в курсе всех слухов.
— Не придет Кафтанов, — продолжал он. — Андрей Петрович был против назначения Кривенцова, поэтому и нашел предлог, сказал, что уезжает на территорию.
— Ох, Алик, — Корнеев бросил сигарету, — не доведет тебя твоя осведомленность до добра.
— Вы что, не верите мне, Игорь Дмитриевич?
— Да верю, Алик, верю.
И тут Алик заметил, как вдруг неожиданно изменилось лицо Корнеева. Он стоял и смотрел в глубь коридора, по которому шел полковник Громов: элегантно-улыбчивый, демократичный, свойский. Он вежливо со всеми раскланялся и скрылся в кабинете Кривенцова. Вскоре туда пригласили всех.
Офицеры по старой привычке заняли каждый свое место. Только Корнеев, как всегда, не сел за приставной столик, а остался стоять, прислонившись к стене.
— Товарищи, — Громов оглядел собравшихся строгим, но вместе с тем каким-то покровительственно-отеческим взглядом, — я хочу представить вам Станислава Павловича Кривенцова, нового начальника вашего отдела. Подполковник Кривенцов в органах не так давно, но за его плечами большой опыт комсомольской и партийной работы, а также службы в советском аппарате.
Громов помолчал, ожидая вопросов. Их не последовало. Тогда он предложил:
— Я вижу по вашим лицам, что некоторые не согласны с таким решением вопроса. Да, подполковник Кривенцов в уголовном розыске не работал. Но у него есть главное — умение руководить, претворять в жизнь те решения, которые будут приняты. А такие люди ценятся везде. У меня все.
При этих словах Громов покинул кабинет.
В комнате воцарилась тишина.
Первым ее нарушил Кривенцов:
— Я тут на досуге полистал дела, которыми вы занимались. Не порадовали они меня, так сказать. Много нераскрытых. Сроки нарушены. Это и показатели. С такими цифрами, так сказать, наверх не пойдешь. С этой безответственностью пора кончать. Всем даю срок десять дней. Мобилизуйтесь, найдите внутренние резервы. И хватит этой порочной практики. Руководство страны прямо говорит, что нет у нас ни наркомании, ни проституции, а рост преступности, так сказать, стремительно падает. А у нас в отделе что? Придут товарищи, так сказать, посмотрят. Не столица развитого социализма, а Чикаго. Пора с этим кончать.
В коридоре к Игорю подошел опер Борис Логунов.
— Ну, что скажешь? — спросил он.
— Наплачемся мы с ним, — ответил Корнеев.
— Да разве это главное, Игорь?
— Ты прав, этот руководящий сноб будет всячески мешать работать.
— Я хочу рапорт, Игорь, подать о переводе.
— Куда ты собрался?
— В штаб, бумажки писать.
— Ты не сможешь, не выдержишь.
— Выдержу, Игорь. Ты понимаешь, что мы перестали быть сыщиками? Мы диспетчеры, которые переносят бумажки. Помнишь дело Рогова? Сначала звон литавр, а как копнули глубже, как вышли на неприкасаемых, так сразу команда: руби концы.
Корнеев молчал.
— Ну, что ты молчишь? — почти крикнул Логунов.
Корнеев открыл дверь кабинета, вынул из шкафа кофеварку.
— Кофе хочешь, Боря?
— Ничего я не хочу, Игорь. Ничего.
Шумно и весело было в ресторане. Как всегда, все столики заняты. Парад туалетов от европейских престижных домов, драгоценностей, взятых неведомо откуда. Парад наглости и дармовых денег.
Толик вышел на эстраду, оглядел зал. Усмехнулся. Он знал, чего от него ждали. Оркестр заиграл, и он запел.
О прошлом пел Толик, но песня была новая, недавно написанная. И была в ней горечь последних дней Крыма, и был в ней нэпманский разгул, и даже злость была.
Зал затих. Доставала эта песня тех, кто сидел за столиками, заставленными жратвой и выпивкой. Неопределенностью своей доставала, зыбкостью. Прозвучал последний аккорд. Толик поклонился и объявил в микрофон перерыв.
— Толик! Толик! — кто-то позвал его из зала.
Толик посмотрел и увидел Тохадзе.
Нугзар сидел с какой-то девушкой и махал ему рукой. Толик спрыгнул с эстрады, пошел между столиками, улыбаясь знакомым, пожимая протянутые руки. Здесь его знали все, и он знал всех, ибо они приезжали в ресторан послушать его песни.
— Привет, — сказал Толик, усаживаясь за стол.
— Здравствуй, дорогой. — Тохадзе налил шампанское в фужер, подвинул Толику. — Выпей за мою Алену. Ты когда— нибудь видел такую… — Тохадзе обнял за плечи молчаливую и действительно очень красивую девушку.
— Ваше здоровье. — Толик поднял бокал.
Алена молча, царственно кивнула и выпила свой бокал до дна.
Толик чуть пригубил.
— Почему не пьешь, дорогой? Почему? Меня не уважаешь? Алену? — в сердцах заговорил Нугзар, долгим взглядом посмотрел на молчавшего Толика, засмеялся. — Я знаю, ты не такой. Ты наш человек. Спой нам: мне и Алене. Спой такую песню, чтобы я заплакал.
— У нас перерыв, Нугзар. — Толик взял сигарету, закурил.
— Слушай, какой перерыв?.. — Тохадзе вытащил из кармана пачку денег, отделил от нее сотенную бумажку, бросил на стол. — Пой.
— Нет, Нугзар. Люди устали.
— А ты?
— Я тоже.
— Слушай, — голос у Тохадзе стал угрожающе резким, — слушай, дорогой, что за дела. Я плачу вам. Может быть, добавить? Да вы… за такие деньги что угодно сделаете…
Толик вспыхнул, погасил сигарету прямо в тарелке Тохадзе, встал и пошел к выходу.
