Алена молчала, улыбалась ему вслед.
Тохадзе дернул щекой и выругался по-грузински.
Толик вышел из зала, спустился по служебной лестнице вниз, открыл дверь с надписью «Администратор». В кабинете закурил, сел у стола, снял телефонную трубку.
— Алена, — Тохадзе обнял ее за плечи, — мы сейчас поедем к тебе.
Высвеченная матовыми фонарями аллея была пуста, и из дверей ресторана доносилась музыка, невдалеке, за рощей, шумело шоссе.
— Алена, со мной ты будешь безмерно счастлива, у тебя будет все. Пошли скорее, — нетерпеливо тянул ее за руки Нугзар.
У темной купы кустов аллея резко поворачивала.
Тохадзе даже не заметил, откуда взялись эти двое. Они заломили ему руки, и он закричал, вырываясь.
— Милиция! — крикнула обретшая дар речи Алена.
— Здесь милиция, — сказал подошедший Корнеев.
Он расстегнул молнию на кожаной куртке Тохадзе и вынул из внутреннего кармана пистолет ПМ.
— Руки.
Щелкнули наручники.
— Вам, девушка, тоже придется проехать с нами.
Алена невозмутимо кивнула.
…Черный коридор был пугающе длинный. Игорь включил свет. Никогда не запирающаяся его дверь. Дверь с целым набором замочков Клавдии Степановны. И третья дверь с сургучной блямбой печати.
Игорь прошел на кухню, вынул из ящика пачку кофе, взял кофейник, поставил на газ.
В коридоре послышалось шарканье тапочек, и вскоре появилась Клавдия Степановна. Маленькая, седенькая, добрая.
— Ты, может, хочешь есть, Игорек?
— Спасибо, Клавдия Степановна, не хочу.
Игорь присел на табуретку, достал сигарету:
— Ничего, если я закурю?
— Кури, кури. Может, погреть тебе котлет?
— Спасибо.
— Где же ты ешь? Целый день гоняешь по городу голодный?
— Милая Клавдия Степановна, в нашем городе так много мест, где можно поесть.
— Разве это пища, так только язву наживают.
— А жить вообще вредно, милая Клавдия Степановна, от этого умирают.
Соседка посмотрела на Игоря, печально улыбнулась:
— Ты все-таки поешь. Я целый час в очереди простояла, а мяса купила.
— Это подвиг.
— Все смеешься. А ты попробуй протолкнись, у каждого магазина по пять автобусов из Тулы да Рязани.
— Там люди тоже есть хотят.
Клавдия Степановна махнула рукой, оставляя за собой последнее слово, вышла из кухни.
А Игорь налил в чашку густой черный кофе, закурил.
Он сидел, бездумно глядя на старые сломанные часы с выпрыгнувшей и не успевшей спрятаться кукушкой, и мелкими глотками пил кофе.
* * *
Шашлык жарили прямо у реки. Рядом с мостками, к которым был пришвартован катер.
Шашлык жарили Гена Мусатов и шофер.
Михаил Кириллович и двое гостей сидели в пестрых легких креслах.
Дым от мангала низко стелился по земле и уходил вверх, в сторону дачи, стоящей у обрыва.
— Хочу здесь беседку поставить, да боюсь, начнутся разговоры: мол, нескромно. — Михаил Кириллович встал, потянулся. — А почему, собственно, нескромно? Батька мой, Кирилл Петрович Мусатов, сапоги надел впервые на военной службе. Нас у матери пятеро было, так мы не то что сахара — хлеба вдоволь не видели. На поле работали с утра до вечера не хуже взрослых. Думаю, что теперь и пришло наше время. Мой батька с винтовкой бегал, чтобы его сын жил как подобает.
— Прав ты, Михаил Кириллович, ох как прав, — сказал один из гостей.
Он тоже встал. Но в отличие от крупного, барственно-породистого Мусатова был небольшого роста, кругленький, лысый.
— Вот тебе, мне, Леониду Федоровичу, — он кивнул в сторону третьего гостя, — страна поручила руководить крупнейшими отраслями хозяйства. Просто так кому попадя не поручат? Конечно, нам за это блага всякие. Сознательные люди, настоящие партийцы, это понимают. А населению мы ничего объяснять не обязаны.
— Прав ты, Леонид Федорович, — Мусатов опять опустился в кресло, — я что, сразу здесь очутился? Нет. Крестьянскую долю познал. Деревенским комсомолом руководил. Потом учился. Потом был в штате Днепропетровского обкома ВЛКСМ. В войну снабжением Ленинграда руководил. Ужасы блокады для меня не книжка. Потом в Молдавии, в Совмине. Теперь — в Москве…
Шофер и Гена поднесли стол, установили его так, чтобы из любого кресла было удобно дотянуться до закуски.
Расставили бутылки, блюдо с шашлыком. Леонид Федорович взял бокал, наполненный вином, отозвал Мусатова в сторону.
— Ну говори, — усмехнулся Михаил Кириллович.
— Три «Волги» нужно.
— Как нужно-то?
Леонид Федорович провел ребром ладони по горлу.
— Ну, если так… — Мусатов внимательно посмотрел на него.
— Деньги я привез.
— Хорошо. Мое слово — печать.
Они вернулись к столу, за которым Пал Палыч одиноко расправлялся с шашлыком.
— А Геннадий-то у тебя, Михаил Кириллович, орел.
— А что делать? Сын с супругой в Штатах, дочка с мужем в Швеции. Сестра, умирая, просила: не оставь Геннадия. Живет со мной. Парень хороший. Я его завлабом во ВНИИ автомобильном устроил. Работает. Устрой его в торгпредство куда-нибудь. В Норвегию или Данию.
— Женить его надо, — раздумчиво сказал Пал Палыч.
— Вези дочку, окрутим, — захохотал Мусатов-старший, — пора и нам свои роды да династии создавать, не все же другим.
Пал Палыч и Леонид Федорович чокнулись с Михаилом Кирилловичем.
— Значит, вас зовут Елена Семеновна Лужина? А Алена — это, как я понимаю, имя для интимных друзей.
— Каких друзей? — переспросила Алена-Лена.
Голос у нее был хриплым, словно простуженным.
— Для интимных, — повторил Корнеев.
— Алена, удобнее так.
— Вы где работаете?
— Я поступаю на курсы стюардесс.
— Как я понял из рассказа вашего участкового, поступаете вы уже пять лет на эти курсы.
— Ну и что? Мое дело, чем я занимаюсь. Не ворую.
— Ну, оставим эту сложную тему в покое. Откуда вы знаете Тохадзе?
— Мы с ним в «Интерконтинентале» познакомились.
— При каких обстоятельствах?
— Я в баре сидела, а он подошел. Вот и все обстоятельства.
— А вам известно, чем он занимается?
— Солидный, деловой парень. Он сказал, что в торговле работает.
