— Наследили-то, наследили, — сокрушенно сказала вахтерша, — я приберу, Михаил Кириллович.
Мусатов не ответил, ушел в глубь квартиры.
А Толя ждал Звонкова. Он сидел в машине у отделения милиции, разглядывал прохожих. Вскоре появился Женя. Прищурившись, посмотрел на осеннюю улицу, залитую неярким солнечным светом, и засмеялся.
— Радуешься. — Из дверей отделения вышел Коновалов. — Имеешь право. Такое счастье раз в жизни бывает.
Женя молча посмотрел на него и пошел к машине.
Кафтанов ехал к Комарову. Он никогда не был у него дома, да и вообще никаких отношений, кроме служебных, у него с бывшим начальником отдела не было.
Кафтанов хорошо помнил, как летом пришел к нему Комаров и сказал, еле сдерживая себя:
— Как же это, Андрей Петрович?
А что мог ему сказать Кафтанов? Рассказать о том, как он пытался на разных уровнях отменить приказ об увольнении Комарова. Да разве это нужно бывшему начальнику отдела. Он хотел точно знать, почему, а главное, за что его, человека с безупречным прошлым, за пять лет до возрастного срока выслуги увольняют на пенсию. Кафтанов в тот день так и не смог ответить Комарову на этот вопрос. Почему, он понял позже, когда начальником отдела, не посчитавшись с его мнением, утвердили Кривенцова. Тогда у него обострилось чувство вины перед Комаровым. Но если проанализировать, то ощущение это было значительно более сложным. Кафтанова угнетала не только вина за многое, но и ощущение собственного бессилия и то, что называют инстинктом самосохранения.
Он часто шел на компромисс, уговаривал себя, что это необходимо для дела. Такие уступки собственной совести стали обычными и опустошили его. Но теперь время настало. Сжимали, сжимали пружину, а вот она и выпрямилась.
Кафтанов поднялся на третий этаж и остановился у двери с номером 32. Дверь была парадно обшита темно-вишневым кожзаменителем и утыкана золотистыми бляшками. Кафтанов позвонил, и она распахнулась сразу. На пороге стоял Комаров в линялом, заношенном тренировочном костюме, с мусорным ведром в руках.
Он сделал шаг на площадку и захлопнул за собой дверь.
— Говорят, есть примета: полное ведро к счастью. Так что же, Комаров?
Комаров молчал, глядя на Кафтанова растерянно, затравленно.
— Борис Логунов был в кабинете Корнеева и слышал ваш разговор.
— Это не доказательство. — Комаров поставил ведро, вытер ладони о брюки.
— Мы Тохадзе раскололи, Комаров. И он тебя сдаст. Ты лучше сам напиши, кто тебя просил навести на Корнеева.
— Ты что, ты что…
— Ты был честным мужиком и хорошим сыщиком, Комаров. Подумай, кем ты стал.
— А ты, Кафтанов, лучше? — перебил его Комаров.
— Не обо мне разговор, я за беспринципность и трусость свою отвечу перед кем надо, только и ты ответишь. Я тебе срок даю до завтрашнего утра. Не придешь — под конвоем приведу, ты меня знаешь.
Кафтанов повернулся и легко побежал по ступенькам вниз.
По коридору МУРа шел пожилой человек в аккуратном сером костюме, над карманом которого прилепились четыре ряда колодок, а с правой стороны рубиново блестел знак «Заслуженный работник МВД». У двери с номером 325 он остановился и поправил пиджак.
— Вы Егоров? — спросила его секретарша.
— Да.
— Минуточку. — Она нажала на кнопку селектора.
Кафтанов встал из-за стола и пошел навстречу Егорову.
— Здравствуйте, Николай Борисович.
— Здравствуйте, Андрей Петрович.
— Присаживайтесь.
Егоров сел к столу, достал сигарету, закурил.
— Неужели еще курите? — улыбнулся Кафтанов.
— Надо убедить себя, что курение — это просто удовольствие, тогда забываешь о пагубных последствиях, которыми пугают врачи. Но дело не в этом, Андрей Петрович. Как только мне позвонили товарищи из нашего управления, я сразу же на поезд и к вам.
— Ну ладно. — Кафтанов улыбнулся, достал пистолет с именной пластинкой. — «Оперуполномоченному Егорову Н. Б. за борьбу с бандитизмом. От Ленгорисполкома». Ваш?
— Мой. Я потом дважды эту сволочь задерживал, расспрашивал о пистолете, а он: потерял, мол. Его убили?
— Да.
— Счеты или с целью грабежа?
— Грабеж. Расскажите мне о его делах в блокадном Ленинграде.
— Об этом можно рассказывать месяцами. Там был некто Мусатов…
— Какой Мусатов?
— Тот самый, до которого по нынешним временам не дотянуться. Он был одним из руководителей, отвечавших за снабжение города продовольствием. Вот они и придумали историю с мертвыми душами. Устраивали своих людей управдомами в разбитые районы, они и составляли фальшивые списки жильцов.
— А паспорта?
— Забирали у покойных, но не сдавали.
— Да-а. И это можно доказать?
— А вы возьметесь?
— Попробую. Вы поможете?
— Конечно. Только в наше время.
— Волков бояться. — засмеялся Кафтанов.
…Игорь Корнеев и Кафтанов в форме стояли в кабинете Громова. Кривенцов, как всегда, устроился у стола.
Громов нервно шагал по кабинету.
— Итак, Корнеев, вы не выполнили мое распоряжение.
— Я отменил его, — спокойно сказал Кафтанов.
Громов продолжал, словно не слышал.
— Кроме того, история с Тохадзе…
— Гурам Тохадзе привлекается по статьям 181 и 130, — перебил Громова Кафтанов.
— Я попросил бы вас меня не перебивать. — В голосе Громова звенел металл. — Хочу напомнить, что пока еще вы подчинены мне, а не я вам.
Лицо Кафтанова пошло пятнами, но он сдержался.
— Да, история с Тохадзе. Дыма без огня не бывает. И в завершение всего недостойное поведение на квартире товарища Мусатова.
— Я арестовывал убийцу, — твердо сказал Корнеев.
— Молчать! Можно делать все, но без хамства, не нарушая закон. Итак, приказ подписан. Вы, Корнеев, за поведение, порочащее работника Московского уголовного розыска, из управления увольняетесь и назначаетесь на должность дежурного в 108-е отделение милиции. Но помните, это ваш последний шанс.
Корнеев посмотрел на улыбающегося Кривенцова, на красного от гнева Громова, на застывшее, словно каменное, лицо Кафтанова и сказал:
— Жизнь покажет.
— Что? — Громов шагнул к нему. — Все, можете идти.
Корнеев повернулся и вышел.
— Я обжалую этот приказ, — сказал Кафтанов.
— Вы лучше ответьте мне, что это за частный сыск вы затеяли? Да вы знаете, под кого копаете?
