Именно интерлюдия дает анестезиологу возможность вырасти из профессионального в выдающегося. При усыплении и пробуждении пациента анестезиолог определяет ход процедуры, но в течение операции он передает бразды правления хирургу. Сидя за занавесом из хирургических простыней, он может лишь реагировать на изменения жизненных показателей. Однако очень полезно бывает встать и посмотреть, что происходит на операционном столе, попытаться предсказать дальнейший ход операции, оценить действия и квалификацию хирурга. Я всегда использую этот период, чтобы понаблюдать за работой специалиста. Если научиться предсказывать его следующий шаг и возможное влияние этого шага на состояние пациента, можно избежать неблагоприятных поворотов до того, как они превратятся в проблему.
В этот период я составляю представление о мастерстве хирурга и его способностях. Именно так я распознал, пожалуй, лучшего из всех, с кем мне когда-либо доводилось работать. Смотреть на Кейси за операционным столом – все равно что наблюдать за одним из старых мастеров с кистью в руке. Как художник кладет мазки на холст, так Кейси работает со скальпелем. Я неоднократно видел, как он придумывал новый способ использования стандартных инструментов. Рассекая слой за слоем ткани человеческого тела, он являл миру его внутреннее устройство, словно призывая им полюбоваться. Он был не хирургом – волшебником! У Кейси я учился анатомии и хирургии.
Бывают такие операции, когда скачки давления и пульса неизбежны. Один из наиболее запомнившихся мне случаев – можно сказать, самый сложный в моей практике, – произошел на операции по удалению опухоли печени. Спасти пациента помог только инфузионный насос – специальное устройство для ускоренного введения препаратов в вену. Печень пронизана кровеносными сосудами, а опухоли дополнительно увеличивают их количество. Следя за ходом операции, я заметил, что каждый раз, когда хирург касался печени, из брюшной полости текла кровь. Инфузионный насос изо всех сил сопротивлялся попыткам хирурга обескровить пациента, восполняя объем и поддерживая давление на всем протяжении той марафонской процедуры.
Инфузионный насос представляет собой коробочку размером 7×12 см, которую подвешивают к штативу для капельниц на высоте около полутора метров. Внутри нее находится жидкостный нагреватель для препаратов и помпа, создающая давление в двух раздельных камерах устройства. Сильфоны в камерах выдавливают подогретый препарат из пластикового мешка, направляя его по трубкам капельницы в вены пациента со скоростью, превышающей, слава богу, способность большинства хирургов к кровопролитию.
Вскоре после изобретения наркоза с помощью метода доставки жидкости непосредственно в вену врачи научились бороться с последствиями обезвоживания, вызываемого обильной диареей при холере, которое обычно и являлось причиной смерти. Стерильные жидкости для внутривенного введения возникли в 1930-х, позднее появились усовершенствованные катетеры и трубки. Инфузионный насос позволяет вводить пациенту жидкости и кровь с большой скоростью, одновременно подогревая их и не допуская случайного попадания воздуха, которое может привести к воздушной эмболии со смертельным исходом.
Во время той незабываемой резекции опухоли я уже устал считать, сколько раз хирург прикасался к печени, или сколько единиц крови я перелил пациенту. Несмотря на все мои усилия, жизненные показатели падали. Я ввел препараты, подстегивающие сердце и сокращающие сосуды, однако неблагоприятная тенденция сохранялась. Спустя несколько часов отчаянной битвы, когда у пациента начала падать температура, я повернулся к хирургу и сказал: «Отложите инструменты и отойдите от стола. Уйдите отсюда; я позову, когда будет можно».
Мне надо было восстановить показатели пациента, восполнить объем циркулирующей крови и скорректировать состояние. Хирург послушался меня. Полчаса спустя я позвал его обратно в операционную: состояние пациента было стабильным, показатели в норме (температура, правда, оставалась низкой, но я ее постепенно поднял) – и график снова превратился в прямую линию. Операцию пациент пережил, но чем завершилась его борьба с опухолью, я не знаю. Закончили мы поздно, и единственное, о чем я тогда думал, – скорее добраться до кровати. Из меня как будто высосали все жизненные силы.
Обычно операция проходит без происшествий, но никогда не бывает спокойной, а порой превращается в испытание на выдержку. Правда, я, сидя на своем месте, всегда могу дотронуться до пациента, будто убеждая его, что все в порядке.
Глава 5. Фобия маски
При первом знакомстве с Эми я увидел лишь ее пятки. Ее отправили в четвертый бокс предоперационного пространства, которое в нашем педиатрическом центре прилегает к операционным. Боксы занимают примерно пять квадратных метров – только чтобы уместилось три каталки с пациентами. Передняя часть открытая, а задняя состоит из окон: чтобы было светлей. Каталки разделяют свисающие с потолка плотные занавесы, немного не доходящие до пола.
Об уединенности речь не идет. Занавесы никогда не закрываются полностью, вести приватные беседы тут невозможно. Зато никому не одиноко. На нарушение границ никто пока что не жаловался, а тесноте все только рады, что доказывает: больше – не всегда лучше. Наша предоперационная появилась в результате многократных реконструкций старинного здания в соответствии с требованиями современных технологий и изменениями стандартов медицины.
Эми было десять, и мне только что сообщили, что она «сильно разволновалась». Вооруженный этой информацией, я бросился в бокс, на ходу срывая хирургическую шапочку и запихивая ее в карман серого операционного халата, полы которого развевались у меня за спиной.
Чтобы попасть в бокс Эми, мне надо было зайти со стороны окон и отодвинуть занавес. Каталка оказалась пуста. На ней лежали чьи-то вещи, но я не увидел ни Эми, ни ее родных. Не прошло и секунды – я даже не успел толком оглядеться, – как раздался женский голос: «Эми! Эми, быстро вернись! Эми!» Потом короткая пауза, чтобы набрать воздуха в легкие, и опять: «Эми, как ты себя ведешь! Эми!»
Я наклонился вправо, но там было пусто. И только нагнувшись влево я, наконец, обнаружил мать Эми: она стояла за каталкой на четвереньках.
– Эми, немедленно вернись! – закричала она.
Пятки Эми явились моему взору. Лежа на полу, она, как настоящий солдат, ползла по-пластунски: кулаки под грудью, локти попеременно отталкиваются от земли, корпус максимально низко – ни дать ни взять преодоление заграждения из колючей проволоки. На свет показалась ее спина, но только до плеч – голова и шея находились по ту сторону занавеса. Мать крепко ухватила Эми за лодыжки, препятствуя побегу, и, тяжело дыша, с немалым усилием втащила ее обратно в бокс. Потом подхватила под мышки и снова усадила на каталку.
Умоляющий взгляд, который Эми бросила на мать, не мог быть истолкован двояко: Эми решительно настроилась сбежать.
– Привет. Я доктор Джей. Анестезиолог.
– Ну ясно, – только и произнесла в ответ ее мать.
Анестезиология – специальность не терапевтическая. Я обеспечиваю поддержку, позволяющую проводить лечение. Гиппократово «не навреди» лежит на мне тяжелым грузом. Обеспечить ребенку безопасную анестезию – моя первейшая задача, вторая же – не допустить паники перед наркозом. Будь у меня совершенная таблетка от тревоги перед операцией, я давал бы ее каждому ребенку, да и родителям по необходимости (а необходимость есть практически всегда). Однако такой таблетки нет. Да и вообще многие дети отказываются глотать таблетки. Альтернатива – сироп, но его обычно выплевывают или же им детей тошнит в начале наркоза. Некоторым пытаются делать успокаивающие уколы, но тогда они плачут все две минуты, которые мне нужны, чтобы надеть маску и подать газ. Я предпочитаю легкую премедикацию и непрерывные разговоры с ребенком до тех пор, пока он не уснет.
