Новости о безболезненной операции под воздействием эфира распространились по миру с небывалой скоростью. Несмотря на отсутствие скоростной почты и даже телеграфа, потребовалось всего пара месяцев, чтобы сообщения о демонстрации в «Эфирном куполе» появились во всех газетах от Гавайев до Парижа. Новость разлетелась настолько быстро, а эфир стал применяться так широко, что Фрэнсис Пламли вскоре напечатал в британском медицинском журнале Ланцет статью с описаниями разной степени воздействия анестезии: от недостаточного количества вдыхаемого газа, когда пациент не контролировал свое тело, но к операции готов не был, до перевозбуждения, – и, наконец, о точной дозировке, позволяющей проводить хирургическое вмешательство.
Месяц спустя термин «анестезия» – «бесчувствие», в переводе с греческого – был впервые упомянут в письме к Мортону от Оливера Уэнделла Холмса-старшего, бостонского поэта, врача и профессора, и так и остался за этой процедурой. А вот название «летеон», под которым Мортон собирался зарегистрировать эфир в патенте, не прижилось.
Мать Аманды, не знакомая с историей анестезии и не поддавшаяся на мои убеждения с подробным описанием процесса, все еще сомневалась, что я смогу усыпить Аманду за минуту или даже меньше. Она настаивала на том, чтобы сопровождать дочь в операционную.
Газ, который я собирался применить на Аманде, севофлуран, на удивление, мало отличается от эфира, использованного в 1846 г. Современный газ синтезируется на том же химическом основании: четыре атома С (углерода), связанных О (кислородом). Из десяти атомов Н (водорода) семь заменены на вещество с другим обозначением, назад по алфавиту – F (фтор). За 160 лет, прошедших от первого применения эфира до создания севофлурана, было изобретено множество различных газов, но у всех имелись те или иные побочные эффекты, так что они сохранились только в историческом контексте. Севофлуран негорючий и пахнет гораздо слабее эфира, а самое главное, значительно сокращает интервал до полной потери сознания. В медицине применяются еще два летучих анестетика – десфлуран и изофлуран, – однако севофлуран оправдывает свою популярность. (Похоже, мы достигли конечной точки эволюции летучих анестетиков; те, которые используются сегодня, были изобретены десятилетия назад, и появления принципиально новых не предвидится).
Закись азота, хотя и недостаточно сильная, чтобы использовать ее самостоятельно, добавляется в смесь потому, что ускоряет потерю чувствительности и не имеет при этом неприятного запаха. В случае Аманды я планировал начать как раз с нее – в концентрации 50 %. Я собирался показать ей маску и попросить выбрать запах – жвачка, вишня, клубника или апельсин, – которым натру внутреннюю поверхность маски, чтобы скрыть запах севофлурана, которым она будет дышать. Но Аманда вряд ли ощутит запах настоящей анестезии, если мне удастся убедить ее вдыхать закись азота в течение тридцати секунд или около того, – пока я не начну подачу мощного севофлурана.
Состояние наркоза сильно отличается от сна, однако день за днем я рассказываю пациентам и их родным о процессе «засыпания». Перед началом я всегда говорю пациенту: «Выберите хороший сон. Какое-нибудь свое любимое место. И отправляйтесь туда». Однако под наркозом сны не снятся.
Я не особо религиозен, поэтому только спустя много лет после того, как начал заниматься медициной, я внезапно обнаружил связь между наркозом и Библией. В Книге Бытия, глава 2:21, говорится: «И навел Господь бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его и закрыл то место плотию». Не кажется ли вам, что Адаму дали наркоз перед иссечением ребра?
Чтобы спокойно дать наркоз ребенку, нужны совсем другие навыки, нежели при работе со взрослыми. Взрослый сам дает руку для укола, не сопротивляется, когда я затягиваю жгут, не вырывается, когда игла прокалывает кожу и попадает в вену. Далее, после успокаивающего укола, мы с ним отправляемся в операционную и начинаем обратный отсчет. Вводя внутривенный анестетик, я прошу пациента считать от 100 до одного, но с шагом в семерку. Редко доходит даже до 93.
Однако когда наркоз предстоит ребенку, только попробуйте достать шприц – и разразится битва.
По дороге в операционную я все время говорил с Амандой. Ее мать шла за нами. Я показывал пчелок, бабочек и птиц, нарисованных на стенах, мы обсуждали ее любимые цвета. В операционной я продолжал говорить: про запах жевательной резинки, который она выбрала для маски. Пока она остается спокойной, ей хватит и пары вдохов газа, который так подвел Уэллса, закиси азота, чтобы не ощутить запаха мощного анестетика. Потом мы поболтали про поход в зоопарк, где можно понюхать свинок.
– Сколько свинок ты понюхала?
– Пять, – сказала она, и тут же отключилась, быстро и легко.
Я повернулся к ее матери и сказал: «Спит».
Глава 2. Центр управления
Я вовсе не родился сверхорганизованным. Я стал таким – постепенно. Я был обычным подростком, вялым и безвольным, и редко доводил хоть что-нибудь до конца. Однако сегодня, на своем рабочем месте, я предельно организован. И постоянно ищу способы стать еще лучше.
Много лет назад, примерно на втором году интернатуры по анестезиологии, мне досталась пациентка лет тридцати: у этой женщины, в остальном вполне здоровой, развилась опухоль щитовидный железы, спровоцировавшая избыточную выработку гормонов – так называемый гипертиреоз. Она страдала от повышенной нервозности, тахикардии, приливов и потливости. Хирург, которому предстояло ее оперировать, по прозвищу Эдди-Скорый, полученному благодаря выдающемуся мастерству, считался почти волшебником из-за ловкости, с которой извлекал щитовидку из шеи. В учебной больнице – обычно это медицинские центры при университетах – хирурги редко отличаются проворностью. Постоянные сотрудники, и в хирургии, и в анестезиологии, работают медленно. Вялые врачи, которые никогда бы не преуспели в частной практике, где надо вертеться, словно белка в колесе, в таких центрах отлично приживаются. Эдди-Скорый, соответственно, был редким исключением. Прошло всего ничего времени, а больная щитовидка уже плюхнулась в лоток.
Поскольку операция подходила к концу, я начал готовить пациентку к выходу из наркоза, и ввел ей содержимое шприца, в котором – как я думал – находилось лекарство, прекращающее мышечный паралич, вызванный средством, введенным мною в начале. И тут я заметил неверную этикетку на шприце, который держал в руках. Сердце замерло у меня в груди. Шприцы мы помечаем специальными разноцветными этикетками, чтобы легко было различать типы лекарств. Оранжевый цвет этикетки указывал, что я ввел не то, что должен был. В шприце был миорелаксант, обездвиживающее средство, которое применяется в начале операции. Я не успел перекрыть капельницу, и лекарство попало в кровь пациентки. Оно не представляло опасности, однако ее предстояло держать на искусственной вентиляции легких еще час, прежде чем действие лекарства закончится.
Я совершил распространенную ошибку, перепутав шприцы, и чувствовал себя полным идиотом.
– Доктор Эд! Я тут кое с чем ошибся, и вам придется немного задержаться, – признался я.
