Советско-немецкий институт «Рабе» в Бляйхероде получил задание срочно готовить две ракеты. Борис Черток дал соответствующее поручение заводу № 3 в Кляйн Бодунгене, и работа закипела. В мемуарах Черток писал:
«Мы, естественно, предполагали, что достаточно для выставки собрать ракеты без приборной начинки, без электроавтоматики, тем более что двигательная установка должна производить впечатление только размерами сопла.
Но вскоре из Москвы поступила совершенно потрясающая команда. Ракеты должны быть готовы к огневым испытаниям на стенде, который будет построен на Ленинских горах. Огневой факел должен со страшным ревом низвергаться с высоты 80 метров на берег Москвы-реки к восторгу всех зрителей – москвичей и многочисленных иностранных гостей, которые съедутся в столицу на празднование 28-й годовщины Октябрьской революции. Вот это будет праздничный фейерверк в дополнение к уже привычным победным салютам!
Вероятно, сам Сталин захочет полюбоваться таким необычным огневым представлением. А после этого и все решения по развитию ракетной техники, несмотря на все послевоенные трудности, пройдут быстрее через политбюро. А там, конечно, поинтересуются, кто это все организовал, и организаторам огневого аттракциона будет поручено возглавить создание нового вида вооружения…»
Пришлось пересмотреть планы. Главная ответственность за выполнение задания перекладывалась со сборщиков ракет на специалистов по двигателям.
Основная масса двигателистов к сентябрю 1945 года обосновалась в поселке Лехестене близ города Заафельд. Арвид Палло, руководивший этой группой, предложил следующий вариант подготовки ракет. «Фау-2» собирают на заводе в Кляйн Бодунгене. Затем их перевозят в Лехестен, где оснащают камерами сгорания, прошедшими полный цикл испытаний. Для установки ракет в Москве здесь конструируется и изготавливается специальный стенд. Он обеспечивается необходимым для подготовки и запуска оборудованием: баллонами высокого давления, баками для спирта и кислорода, всеми трубопроводами и клапанами, выносными пультами для управления запуском двигателя.
С помощью советской военной администрации Тюрингии и местных властей инженерам из группы Палло удалось уложиться в назначенный срок. Эшелон со всем «хозяйством» для организации огневых испытаний в Москве составил шестнадцать вагонов. Кроме того, отдельные узлы были погружены на десять машин. Арвид Палло самолично возглавил эту ответственную экспедицию и героически пробивался через территорию Польши. При транспортировке на участке Франкфурт – Варшава железнодорожный эшелон обстреляли, но, к счастью, никто не пострадал. На участке Варшава – Брест эшелон пустили по неисправному пути – могло произойти крушение, которое предотвратила бдительность немецких машинистов.
В декабре ракетчики добрались до Белорусского вокзала. Здесь представители НИИ-4 Наркомата обороны приняли эшелон и… отпустили Арвида Палло с сопровождающими на все четыре стороны. Дело в том, что пока экспедиция двигалась из Германии, преодолевая десятки препятствий, затея с огневыми запусками на Ленинских горах была доложена Иосифу Сталину, но не получила его высочайшего одобрения.
Институт «Нордхаузен»
Статус советских ракетчиков долгое время оставался неопределенным. Во время войны большинство из них работало в «шарашках» и в институтах, подчиненных Наркомату авиационной промышленности. При этом трудились они, что естественно, над вопросами использования ракет в качестве вооружения истребителей или самолетных ускорителей. Тяжелые баллистические ракеты «Фау-2» были летательными аппаратами совершенно иного типа и требовали для освоения особого подхода в виде формирования новых бюро, институтов, экспертных групп.
Известный историк-журналист Ярослав Кириллович Голованов в своей книге «Королёв: Факты и мифы» рассказывает курьезный случай. Будто бы нарком вооружения Дмитрий Фёдорович Устинов, которому вскоре предстояло возглавить советскую ракетную программу, увидев впервые немецкие ракеты, спросил Павла Ивановича Костина – хорошего артиллерийского конструктора:
– А ты такой снаряд сделать сможешь?
– Смогу, Дмитрий Фёдорович, если поможете, – браво отвечал Костин.
– А как тебе помочь?
– Электриков человек двадцать дадите, и сделаю… Стоявший рядом Королёв улыбнулся, а Устинов заметил эту улыбку. На выходе Устинов подошел к Королёву и спросил:
– А вы что думаете о двадцати электриках?
Королёв не удивился, он ожидал этого вопроса:
– А я думаю, Дмитрий Фёдорович, что речь идет не о двадцати электриках, а о тысячах специалистов, о новой области техники и новой отрасли промышленности. А точнее – о кооперации многих отраслей промышленности. Я никого не хочу обижать, но это же не пушка: отковал ствол, выточил и все дела. Вы же сами это понимаете…
На самом деле ясности не было. Вознесенные войной наркомы не хотели терять власть, поэтому их пугала перспектива смены рода деятельности. С другой стороны, переход на мирные рельсы с перепрофилированием наркоматов в министерства был неизбежен, и можно было опоздать с принятием решения, оказавшись за бортом и отправившись из Москвы в провинцию директорствовать на каком-нибудь сталелитейном заводе. В любом случае стратегический курс определял Иосиф Сталин, и деятельность наркомов в первый послевоенный год сводилась к попыткам предугадать этот курс, чтобы оказаться в русле общей политики. Ракет такое изменение ситуации коснулось самым непосредственным образом.
Первоначально наркоматы тылового обеспечения проявили интерес к немецким баллистическим ракетам, ведь в ноябре 1945 года Сталин дал вполне конкретное указание разобраться с этим вопросом. В Германию зачастили высокие гости. Лаврентий Берия прислал свою «правую руку» – генерал-полковника Ивана Александровича Серова. Наркомат боеприпасов направлял экспедицию за экспедицией, но затем отказался от ракетной темы, сосредоточив усилия на разработке и создании атомной бомбы. Нарком авиапрома Алексей Иванович Шахурин формально отвечал за изучение трофейной ракетной техники и некоторое время тянул на себе этот воз, но в бесперспективности направления его убедили авиационные конструкторы, доказывавшие, что Третий рейх потому и проиграл Вторую мировую войну, что сделал ставку на дрянные беспилотные ракеты, а не на качественные пилотируемые бомбардировщики. В итоге ракетное хозяйство досталось наркому вооружения Дмитрию Фёдоровичу Устинову.
Чтобы как-то скоординировать деятельность многочисленных групп, работающих в Германии над ракетной тематикой, в марте 1946 года было принято решение о создании в Бляйхероде единой научной организации – института «Нордхаузен». Его возглавил Лев Михайлович Гайдуков. Главным инженером назначили Сергея Королёва, получившего к тому времени звание полковника.
В институте «Нордхаузен» было несколько отделов. Собственно ракетой «Фау-2» занимался сам Сергей Павлович Королёв, двигателями – Валентин Петрович Глушко, автоматикой – Николай Алексеевич Пилюгин, радиоаппаратурой – Михаил Сергеевич Рязанский и Евгений Яковлевич Богуславский. Группа «Выстрел», руководимая Леонидом Александровичем Воскресенским, готовилась к запускам ракет. В немецкой столице возник другой институт – «Берлин», занимавшийся твердотопливными и зенитными управляемыми ракетами. Должность главного инженера досталась Владимиру Павловичу Бармину, который организовал во время войны серийное производство гвардейских минометов «БМ-13» («Катюша») и получил за это Государственную премию и орден Ленина. Всё это были первые эскизы грандиозной организационной системы, зачатки ракетно-космической отрасли.
