Это ограничение важно учитывать, когда задаются вопросы типа «сохранится ли доминирование Запада или его ждет упадок». «Сейчас мы наблюдаем конец полутысячелетнего западного господства. На этот раз угроза с Востока вполне реальна», — написал историк Ниал Фергюсон в 2011 г., как раз перед тем, как китайская экономика начала давать сбой [3].
Основной аргумент Фергюсона состоит в том, что империи всегда переживали расцвет и крушение и наиболее вероятный преемник Запада — это Китай. Но подъем и упадок цивилизаций в действительности происходит намного медленнее, чем у империй. В Европе империи Карла Великого, Габсбургов, Наполеона и Гитлера возвысились и погибли, не оказав сколько–нибудь значительного влияния на развитие западной цивилизации. В Китае сменялись династии, некоторые из них основывали захватчики, такие как монголы и маньчжуры, не меняя притом характера социального поведения китайцев. Империи вторичны на фоне более мощных и степенных волн эволюции.
Большее значение имеют столкновения между мировыми цивилизациями. Война была тем механизмом, который сплачивал и объединял человеческие общества в первые примитивные государства и далее продолжал формировать государственное устройство. Нет никакой очевидной причины, почему продолжающийся милитаризм не должен в итоге привести к образованию единой мировой империи, как только позволят средства коммуникации и транспорт. Монгольская империя, захватническое и весьма разрушительное общество, раскинувшаяся в свое время от Восточной Европы до Японского моря, была прототипом такой глобальной империи. Разграбление монголами Багдада уничтожило один из главных центров исламской культуры. Столицы Европы чуть не постигла та же участь: если бы монгольская армия, завоевавшая Польшу и Венгрию, продолжила свой марш, как и планировалось, до побережья Атлантики, а не разбежалась в связи с кризисом наследования в 1241 г., подъем Запада был бы прерван или по меньшей мере существенно замедлен.
Западная цивилизация, несомненно, была экспансионистской, но после сравнительно короткой колониальной фазы перефокусировалась на торговлю и вложения в производство, от которых зависела его экспансия. Кажется, это был удачный итог, когда доминирующая военная сила оказалась на Западе, обладавшем системой международной торговли и законами, дающими выгоду всем участникам, а не у какого–то хищнического и милитаристского государства наподобие Монгольской или Османской империи, как можно было бы ожидать, или даже у цивилизованного, но автократического, вроде Китая.
С точки зрения эволюции неизбежный закат Запада кажется маловероятным. Западное социальное поведение, источник открытого общества и открытой экономики с их вознаграждением за инновации, формировалось под действием эволюции, равно как и культуры с историей, и вряд ли скоро изменится. Запад был более склонен к исследованиям, путешествиям и новаторству, чем другие цивилизации в 1500 г., и сейчас дело обстоит так же. Ни Япония, ни Китай пока не бросили серьезного вызова превосходству Запада в науке и технологиях, несмотря на масштабные инвестиции и большое число образованных людей и талантливых ученых. Хорошо функционирующие институты не гарантируют вечного доминирования Запада, но лежащее в их основе социальное поведение служит активом, который, скорее всего, просуществует на протяжении поколений и будет препятствовать любому спаду. Восточноазиатские общества, в свою очередь, кажутся слишком авторитарными и конформистскими, несмотря на высокий потенциал их граждан, чтобы угрожать первенству Запада, — это факт, который подспудно подтверждается активными попытками китайского государства похищать технические и коммерческие секреты западных корпораций.
Но успех Запада, пусть даже продолжительный, неизбежно носит временный характер. Западные общества хорошо адаптированы к современной экономической ситуации, которую в большой степени они сами и создали. В других условиях преимущества Запада могут исчезнуть. Если нынешний климатический режим значительно изменится, например в сторону глобального похолодания, которое может предшествовать наступлению следующего ледникового периода, то более авторитарные общества, такие как восточноазиатские, окажутся в более выгодных условиях, поскольку территориально будут более удачно расположены и легче перенесут суровые стрессы. По эволюционным критериям восточные азиаты уже являются популяцией, обладающей наибольшим преимуществом: ханьцы — это самая многочисленная этническая группа. По другому, биологическому критерию население Африки обладает самым важным качеством: оно содержит наибольшее генетическое разнообразие и, следовательно, большую долю генетического наследия человечества, чем любая другая раса.
Разнообразие рас и этнических групп, возникшее на протяжении истории человечества, представляет собой великий эксперимент, в ходе которого природа тестировала некоторые вариации, характерные для человеческого генома. Этот эксперимент ведется не в наших интересах: у него нет цели или смысла, однако он дает большие преимущества. Существует не один тип человеческого общества, а много, и они создают огромное разнообразие человеческих культур, лучшие черты которых могут перениматься и улучшаться другими. Без западной эффективности страны Восточной Азии до сих пор бы оставались автократиями в состоянии застоя. На Западе успешность евреев принесла пользу всем экономикам, в которых они работали, а также обеспечила неоценимый вклад в искусство и науки. Богатые культуры Восточной Азии тем не менее еще могут найти способ превзойти Запад, как они это делали большую часть своей предыдущей истории.
Изучение расы
Идея, что человеческие популяции генетически отличаются друг от друга, активно игнорировалась академическим сообществом и политиками из–за опасений, что такие изыскания могут содействовать расизму. В данной книге представлена попытка доказать: люди по всему миру чрезвычайно похожи между собой как индивидуумы, но общества сильно отличаются, и причина этому — эволюционные различия в социальном поведении. И вместо того, чтобы их игнорировать, было бы гораздо полезнее учитывать этот факт.
Более того, страхи, что эволюционная концепция расы породит новую фазу расизма или империализма, несомненно преувеличены. Уроки прошлого еще живы в памяти. И хотя наука является автономной системой знаний, ее интерпретации в значительной степени зависят от интеллектуального климата, господствующего в обществе. В XIX в., в период активной европейской экспансии, люди прибегали к социал–дарвинизму, чтобы оправдать власть над другими и отказать бедным в их праве на улучшение благосостояния. От такой интерпретации дарвинизма отказывались так старательно, что уже трудно себе представить, как можно было бы к этому вернуться.
Но не является ли некой формой расизма объяснение успешности Запада генетикой западных людей? Нет, и на это есть ряд причин. Во–первых, здесь нет утверждений о превосходстве, характерных для расизма, а успешность — это никак не превосходство. Экономический успех Запада — открытая книга, которую все остальные могут копировать, что они и делают, а также улучшать. По всеобщим представлениям, Китай — восходящая держава, чья роль в мире еще не определена. Государства сравниваются по таким критериям, как экономическая или военная мощь, которые постоянно меняются и никому не дают права или основания заявлять о собственном вечном доминировании, не говоря уже об изначальном превосходстве.
