Монс был озабочен в это время приготовлениями к величайшему торжеству своего «высокого светила».
Петр Андреевич Толстой чуть не с каждой почтой писал к Монсу из Москвы о своих хлопотах по устройству предстоящей коронации Катерины, спрашивал о тех или других покупках, просил советов, приказаний, инструкций; люди Монса уже отправились в Москву с его вещами: ему приготовили хоромы в селе Покровском, в доме ее величества разные лица били ему челом о «напоминаниях» государыне во время коронации, о разных милостях, словом, камер-юнкер был в апогее своего счастия, новый год весело улыбался ему, ни одной тучки не было на его горизонте… Оставляя Монса самоуслаждаться счастьем и льстить себя сладкими надеждами на предстоящие награды и отличия, обратимся к источнику его фортуны — к супруге Петра Великого.
V. ЦАРИЦА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА
(1717–1723 годы)
Отношения Петра к Екатерине оставались прежние: нежная заботливость, ласка, любовь со стороны Петра и шутливое выражение любви со стороны Екатерины — вот общий тон переписки их с 1717 по 1723 год.
Государь с самого начала этого времени, еще в январе 1717 года, жаловался на свою недужность, на обыкновенное бессилье да чечуй. Петр чувствовал, что стареет, что нравиться женщине, почти наполовину его моложе, — дело грудное, и вот ввиду этого обстоятельства, едва ли для него приятного, он чаще и чаще стал трунить и над своей фигурой, и над своими годами.
«Благодарствую за присылку: партреты, а не хари; только жаль, что стара; присланной — кто говорил — племянник, а то б мочно за сие слово наказанье учинить; также (благодарю) и за лекарство…» «Сие письмо посылаю (27 июня 1719 года), чтоб поспело позавтрее к вам к именинам вашего старика». Или: «Сожалею, что розна празднуем (годовщину Полтавской битвы), также и позавтрешний день святых апостол, — старика твоего именины и шишечки» (Петра Петровича) и т. д.
Грусть по-прежнему неминуемо сопровождала у него разлуку с женой: «…а что ты пишешь ко мне, чтоб я скорее приехал, что вам зело скучно, тому я верю; только шлюсь на доносителя, каково и мне без вас (в Спа, 1717 год)… когда отопью воды, того же дня поеду… дай бог в радости видеть вас, что от сердца желаю…»
Та же тоска разлуки томит государя пять лет спустя: «Дай боже вас видеть в радости, а без вас скучно очень».
«Я бы желал, чтобы и вы… были, — приглашает Петр Екатерину в Петергоф, — ежели вам не трудно, — государь уже не приказывает, как прежде, а просит, — и лучше бы позавтрее туда прямо проехали, понеже лучше дорога, нежели от Питергофа, которая зело трудна; а пустить воду (из фонтанов) без вас не хочется…»
«Хотя», слава Богу, все хорошо здесь (близ Ревеля, июль 1723 года), только без вас скучно, и для того на берегу не живу» и проч.
С обычным лаконизмом в письмах извещает Петр «сердешнинькаго друга» о впечатлениях, выносимых им во время беспрерывных переездов своих с места на место, в особенности в бытность свою за границей. Так, он делится замечаниями насчет виденных садов, крепостей и гаваней; великой бедности «людей подлых» (во Франции); сообщает известия о битве австрийцев с испанцами, о победе своего адмирала над шведским флотом; высказывает желания по поводу воспоминания о той или другой победе, того или другого события, словом — важное и неважное, дело и думы, все сообщается супруге. Как хозяйке своей, он делает поручения прислать то ту, то другую вещь — портрет свой, чертеж корабля, фрукты, разные запасы; в особенности часто просит «крепиша», т. е. водки, «армитажа» (вино); поручает озаботиться о починке корабля или сделать постели на новое морское судно (пред скорым свиданьем, июль 1717 года), с английскими матрасами, «и чтоб не богаты были постели, да чистеньки»; напоминает об устройстве пирушки, ради семейного праздника или годовщины виктории.
Недужный «старик» Петр продолжал осыпать свою «Катеринушку» подарками, не столько ценными, сколько выражавшими его любовь к ней и внимание. То он шлет попугаев, канареек, мартышку, разные деревья; то посылает из Брюсселя кружева, с просьбой прислать образец, какие имена или гербы в оных делать, — а та, как женщина, исполненная большого такта, просит его в ответе заказать на кружевах их общий вензель. Вслед за кружевами послан из Кале другой подарок — «карло-француженин»: «извольте его в призрении иметь, чтоб нужды не имел». Из ревельского дворцового сада отправлены Петром цветы да мята, что сама садила «Катеринушка». «Слава богу, — замечает при этом нежный «старик» (1719 год), — все весело здесь; только когда на загородный двор приедешь, а тебя нет, то очень скучно…»
«И у нас (в С.-Петербурге) гулянья есть довольно, — поэтизирует в ответе «Катеринушка» устами своего секретаря, — огород (т. е. сад) раскинулся изрядно и лучше прошлогоднего; дорога, что от полат, кленом и дубом едва не вся закрылась, и когда ни выду, часто сожалею, что не вместе с вами гуляю. Благодарствую, друг мой, за презент (за цветы и мяту). Мне это не дорого, что сама садила: то мне приятно, что из твоих ручек… Посылаю к вашей милости здешняго огорода фруктов… дай боже во здоровье кушать!»
Не менее нежными голубками являлись державные супруги при свидании. Вот зайдите, например, в палату к государыне. Доктор Арескин показывает ей опыты: он вытягивает из-под хрустального колокола воздух; под колоколом трепещется ласточка. «Полно, не отнимай жизни у твари безвредной! — говорит государь, — она не разбойник». «Я думаю, дети по ней в гнезде плачут», — добавляет «Катеринушка», берет ласточку и выпускает ее в окно… «Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршаго даже до животной птички, — восклицает один из панегиристов, — кольми же паче имел Петр сожаление о человеках!..»
А между тем под воркованье голубков и одновременно с подвигами мягкосердия державных супругов идет дело царевича Алексея, а затем производятся московские и суздальские нещадные и кровавые розыски…
Воркованье со стороны «сердешнаго друга» сопровождалось гостинцами и пересыпалось обычными шутками; между гостинцами были апельсины, цитроны (ими, как мы видели, любил угощать Петра и первый друг его сердца, Анна Ивановна Монс), «крепит с племянником» (водка), причем предписывалось пить по малости, ради недужности любезного батюшки.
«И то правда, — отвечал Петр, — всего более пяти в день не пью, а крепиша по одной или по две, только не всегда: иное для того, что его редко. Оканчиваю, что зело скучно, что… не видимся. (Спа, 1717 год). Дай боже скорее! При окончании его (письма) пьем по одной про ваше здоровье…»
«И мы, — отвечает Екатерина, — Ивашку Хмельницкаго не оставим», т. е. выпьем про ваше здравие. Хозяюшка посылала не всегда одно вино да водку: она посылала клубнику и разные запасы, как-то сельди; дарила рубашки, галстуки, шлафроки, камзол; обещала — ежели б был при ней хозяин, «то б новаго шишеньку зделала бы».
«Дай боже, — восклицал в ответе тот, — чтоб пророчество твое сбылось!»
«Однако ж я чаю, — пишет Екатерина (апрель 1717 года) из Амстердама, — что вашей милости не так скучно, как нам; ибо вы всегда можете Фомин понедельник там (во Франции) сыскать, а нам здесь трудно сыскивать, понеже изволите сами знать, какие здесь люди упрямые…» Достойно внимания, что подобного рода шутки со стороны Екатерины, как-то заявления мнимой ревности и т. п., особенно часто стали повторяться с 1717 года.
