Ввод в прорыв и наступление танкового корпуса в глубине обороны противника сами по себе являлись сложными элементами самостоятельной боевой операции даже в светлое время суток. Ночью же, когда у командиров не было возможности как следует сориентироваться на огромных похожих друг на друга полях, эти сложности ещё более усугубили и без того трудное положение, в котором оказались прорвавшиеся вперёд подразделения, поставив выполнение полученного ими приказа на грань провала.
Совершенно ясно, что принятое Лизюковым решение на ночной рейд не было как следует обдумано и проработано, а стало импровизацией, вызванной желанием во что бы то ни стало и любыми средствами выполнить приказ. Однако давно замечено, что хорошая импровизация всегда подготовлена. В случае со 2 ТК ни о какой тщательной подготовке вечером 21 июля не было и речи. Не только рядовые танкисты, но даже командиры подразделений не смогли правильно сориентироваться на незнакомой местности и вместо массированного и дерзкого рейда, наводившего панику на врага, слепо блуждали по полям в поисках нужного направления.
(Как тут не вспомнить, что двумя неделями раньше Лизюков, тогда ещё командующий 5 ТА, в порыве гнева приказал расстрелять без суда и следствия начальника оперотдела 11 ТК подполковника Хлебалова, вина которого заключалась в том, что вместо продолжения наступления ночью он принял решение до утра закрепиться на достигнутом рубеже. Разгневанный Лизюков обвинил тогда Хлебалова в дезорганизации наступления, в результате чего якобы корпус и не выполнил поставленную перед ним задачу
[412].
Через две недели после того бессудного расстрела, словно в назидание о совершённом им беззаконии, судьба предоставила Лизюкову возможность самому убедиться в том, насколько безрезультатным и провальным было спонтанное ночное наступление неподготовленных к нему бригад.
По странному стечению обстоятельств гибель самого Лизюкова была во многом связана именно с его решением на проведение ночного наступления корпуса, решением, за неприятие которого он совсем недавно без колебаний лишил жизни своего подчинённого. Нельзя не заметить и другого совпадения в судьбах бывших начальника и подчинённого. Могила отдавшего расстрельный приказ Лизюкова затерялась в безвестности, также как и могила его жертвы — расстрелянного 9 июля 1942 года перед строем штабных работников подполковника Хлебалова.
В заключение этого небольшого отступления надо сказать, что подполковник Хлебалов Василий Сафронович был реабилитирован посмертно через четверть века после своей гибели — в 1967 году, а приказ командующего 5 ТА генерала Лизюкова о его расстреле отменён, как «противоречащий закону»
[413]. Такой вот малоизвестный штрих грубой правды к известному образу «легендарного командарма».)
Расчёт на успех рейда, скорее всего, строился у Лизюкова на предположении, что после шумного, с беспорядочной стрельбой, прорыва танков корпуса в немецкий тыл враг дрогнет, запаникует и, испугавшись окружения, бросит занимаемые им позиции, в результате чего рухнет весь фронт его обороны. Но это предположение оказалось, увы, ошибочным. Части 387-й немецкой пд на едва занятом ими к ночи рубеже не дрогнули, а, пропустив советские танки в тыл, остались на занимаемых позициях и удержали их от прорыва нашей пехоты.
Все последующие попытки прорваться на помощь ушедшей вперёд 148 тбр потерпели неудачу, что в значительной степени являлось виной командования 26 и 27 тбр да и самого командира 2 ТК. 167 сд также не смогла прорвать оборону противника, а донесение штаба дивизии о продвижении вперёд к утру 23 июля и якобы занятых её передовыми частями рубежах явно дезориентировало командира 2 ТК о сложившейся обстановке.
На самом деле, как на южных скатах высоты 188,5, так и в роще западнее неё, по-прежнему оборонялись немецкие части с противотанковыми средствами, а сам район южной опушки рощи, который, как это следовало из донесения штаба 167 сд (равно как и из излюбленной нашими оппонентами схемы 1 гв. тбр!), был уже в тылу наших войск, оказался для командира и комиссара 2 ТК роковым. Неожиданный кинжальный огонь немцев по продвигавшемуся «по маршруту» КВ Лизюкова не оставил ему и его экипажу (кроме чудом спасшегося Мамаева) никаких шансов. Но ни разобраться в обстановке, ни сообщить о засаде ни Лизюков, ни Ассоров уже не могли. Тем более не могли они поведать о случившемся позже в своих ненаписанных никогда мемуарах, где им о многом можно было бы рассказать…
Мемуары написали выжившие Катуков и Ивановский, которые задним числом, через десятилетия после войны по тем или иным причинам сильно исказили произошедшее и подменили историческую правду вымыслом. Зачем это мог сделать Ивановский, я уже писал. Но зачем это сделал Катуков? Здесь вопрос, как мне кажется, сложнее. Катуков не был подчинённым Лизюкова и, в отличие от Ивановского, ему не надо было как-то оправдывать свои действия или бездействие. Он мог вообще ничего не написать о том, чего НЕ ВИДЕЛ, в чём НЕ УЧАСТВОВАЛ и чего НЕ ЗНАЛ. Но в своих мемуарах он написал красочную картину гибели Лизюкова, которая не имеет к правде НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ. Зачем?
Ответ, как мне представляется, очевиден. Это была ложь во спасение, попытка представить дело так, что никакой неясности в судьбе пропавшего Лизюкова нет, что прославленный генерал погиб геройской смертью в бою, а не пропал без вести и, тем более, не попал в плен к врагу. Причём я услышал это объяснение ещё много лет назад, и не от «сторонних наблюдателей», а от самых что ни на есть непосредственных участников тех событий — ветеранов 1-й гвардейской танковой бригады. Зимой 1989 года я присутствовал на встрече с ними в одной из липецких школ, где был (и сейчас есть) музей боевой славы бригады. Я лично беседовал со многими ветеранами и впоследствии переписывался с некоторыми из них. Среди заданных мной тогда вопросов одним из главных был вопрос о Лизюкове.
Казалось бы, о таких значимых событиях, как геройская гибель и последовавшее затем захоронение известного генерала, командира танкового корпуса, Героя Советского Союза обязательно должны были знать и помнить бойцы 1 гв. тбр, на участке действий которой якобы и произошло всё описанное Катуковым. Но показательно, что никто из опрошенных мной ветеранов (кроме «очевидца», старательно пересказавшего мне эпизод из мемуаров Катукова) не мог вспомнить ничего подобного.
При упоминании о похоронах Лизюкова «в Сухой Верейке со всеми воинскими почестями» кто-то пожимал плечами, кто-то качал головой, говоря, что такого не припомнит, а кто-то откровенно сомневался в этом, замечая, что «уж генерала не стали б хоронить на передке, в тыл увезли бы…» Мнения высказывались разные, но характерно, что ни о каком письме Нечаева или каких-либо его устных пересказах я тогда не услышал ни слова. Как и в случае с архивными документами, в личных воспоминаниях ветеранов наблюдалась схожая картина: в их памяти мифические похороны «Лизюкова» у церкви не оставили никакого следа! Почему?
Невозможно представить себе, чтобы все остальные ветераны 1-й гвардейской танковой бригады, кроме Нечаева, начисто забыли бы о таком значимом тогда событии, свидетелями которого стали, согласно пересказам «находчиков», как минимум 15 человек! От них о произошедшем обязательно узнали бы и многие, многие другие! Но ничего более конкретного, чем совет почитать мемуары Катукова, я о гибели и захоронении Лизюкова тогда не услышал. И… ещё была произнесена многозначительная фраза про ложь во спасение (изменившиеся времена позволяли тогда уже смелее говорить о многом…)
