На самом деле силы противника экипажами были сильно преувеличены (что немудрено, учитывая сумятицу боя в окружении, плохую видимость и стрельбу со всех сторон). Никакого «батальона автоматчиков» у противника в районе Медвежьего не было. Командование 387-й немецкой пехотной дивизии было бы радо иметь его под рукой, но к тому времени целый пехотный батальон был для дивизии неслыханной роскошью — все её резервы уже были брошены в бой. Поэтому для оцепления прорвавшихся русских танков противник мог выделить не более одной, собранной «с миру по нитке» роты. После донесения разведки сформированные в спешном порядке подразделения перебросили на грузовиках к Медвежьему. Эти группы немецкой пехоты (надо отметить настойчивость и дерзость автоматчиков врага, отважившихся окружить танки, подобраться к ним и бросать в них зажигательные бутылки) стали первыми немецкими заслонами, «обложившими» прорвавшийся батальон и отслеживавшими его перемещения в ожидании подхода противотанковой артиллерии. Батальонный комиссар Головин впоследствии написал (сохранён стиль документа. — И. С.): «Заняли опушку леса и стали наседать автоматчики и миномётный огонь противника. Посовещавшись с Героем Советского Союза майором Ильченко, с опушки вышли на бугорок. Здесь кроме автоматчиков и миномётного огня прибавился и артиллерийский огонь. Принимаем решение: отойти от опушки леса в направлении Каверья на 4–5 километров»
[150].
После напрасного ожидания своих бригад в районе западнее Панкова майор Ильченко решил ещё раз сменить позицию и выйти навстречу ожидавшимся 26 и 27 тбр. Батальон выдвинулся в район южных скатов выс. 187, 9 и в очередной раз остановился в ожидании. И снова прошел час, потом два — бригад не было. Радисты не прекращали попыток связаться с командованием, но ни командир бригады, ни начальник штаба, ни оставшийся в Малой Верейке штаб 148 тбр, ни корпус не отзывались.
Батальон находился в тылу врага и был в полном неведении об обстановке вокруг и происходящих на фронте изменениях. Положение прорвавшихся танкистов усугублялось и тем, что предусмотренного приказом подвоза горючего и боеприпасов всё не было, а отсутствие других бригад корпуса говорило о том, что этого подвоза может и вообще не быть.
По распоряжению майора Ильченко экипажи подсчитали оставшееся горючее и боеприпасы. Положение было более чем серьёзное: горючего оставалось на 8–10 километров хода, боеприпасов — половина боекомплекта, в закипавшие на жаре моторы нужно было долить воды. О еде и воде для питья речи не было, люди могли и потерпеть, но взятого сухпайка с водой экипажам тоже хватило бы ненадолго. К тому же после целого дня боёв, ночного марша без какой-либо передышки, долгих блужданий и поисков, а потом — нескончаемою стресса нового боя в окружении танкисты были измотаны и физически, и морально, и никакого отдыха впереди не предвиделось.
Недостаток горючего резко ограничивал Ильченко в выборе возможных вариантов действий и грозил превратить его последние танки из ударного маневренного кулака в малоподвижные (или вообще неподвижные) огневые точки. Но и тут нехватка боеприпасов делала их огневыми лишь на время. Когда экипажи расстреляют все патроны и снаряды, грозные боевые машины неизбежно превратятся лишь в точки. Неподвижные. И что тогда?
Вторые сутки на ногах без сна и отдыха, не ведая, где корпус и где противник (может, немцы уже начали отход?), как должен был поступить майор Ильченко? Какое единственно верное решение мог принять он как старший начальник? Незнание из-за отсутствия связи окружающей обстановки не давало ему возможности правильно оценить сложившуюся ситуацию, но то, что наступление основных сил корпуса терпит неудачу, становилось всё более и более очевидным. Приложив столько усилий и принеся столько жертв, 148 тбр выполнила свою задачу и в последнем отчаянном рывке, теряя на пути танки и людей, всё-таки прорвалась к Медвежьему. Но прорвавшись сюда одним неполным батальоном, бригада оказалась вдруг не авангардом следовавшего за ней танкового корпуса, а одиноким и обессиленным воином в стане врага. Ещё утром занятый район можно было считать передовым плацдармом. К полудню он стал сильно напоминать западню.
Оказавшись у высоты 187,9, майор Ильченко решил обсудить с командирами создавшееся положение и созвал их на короткое совещание. Из старшего комсостава батальона среди экипажей были: сам Герой Советского Союза майор Ильченко, начальник политотдела 148 тбр батальонный комиссар Зуев, комиссар 260 тб батальонный комиссар Головин (оказавшийся вместе с 89 тб после ночных блужданий и боя под Каверьей), командир 89 тб старший лейтенант Запорожец, его заместитель и адъютант генерала Лизюкова капитан Пендак, старший лейтенант Самарцев, военком батальона политрук Выставной. Вопрос стоял один: что делать? Как долго шёл разговор и какие предложения высказали присутствовавшие на нём командиры, нам неизвестно, и мы уже никогда этого не узнаем, но ясно, что в итоге на этом совещании было принято решение оставаться на месте и ждать подхода своих частей, а если они не появятся — возвращаться обратно ночью.
Конечно, с «высоты послезнания» видно, что это решение обрекало батальон на бездействие и полную потерю инициативы. Противник получал возможность стягивать силы к району прорыва, а экипажам не оставалось ничего другого, кроме как обречённо ждать дальнейшего развития событий. Но не следует забывать, что недостаток горючего (его оставалось, напомним, всего лишь на 8–10 км пути), в сущности, оставлял Ильченко только два варианта возможных действий: прорываться к своим частям или ждать их на занятой высоте.
Если же вспомнить, что собравшиеся на совет офицеры по-прежнему выполняли приказ, который никто не отменял, то надо признать, что и этого выбора у Ильченко не было. Принятие им решения о немедленном возвращении назад означало бы самовольное неисполнение этого приказа и срыв всей операции. Такую ответственность он на себя не взял. К тому же Ильченко не знал, по какой причине 26 и 27 тбр так и не вышли к Медвежьему, и вполне мог предполагать, что в конце концов они всё-таки здесь появятся.
Надежда на подход к высоте основных сил 2 ТК, пожалуй, и была тем фактором, который вместе с чувством долга и верностью присяге (а также своему командиру, который при расставании накануне не столько приказывал, сколько просил их сделать всё возможное и невозможное, чтобы выполнить задачу) лежал в основе принятого тогда решения. Бросить рубеж и возвращаться назад, не дождавшись подхода корпуса, офицеры 89 тб не могли.
В 16:00 майор Ильченко решил замаскировать танки и выслать пешую разведку в направлении Каверьи
[151]. Но, попав под сильный огонь, разведчики к Каверье пройти не смогли и вскоре вернулись назад. Они доложили, что на северных скатах высоты 187,9 сосредотачиваются немецкие автоматчики. Затем наблюдатели заметили, что к высоте выдвигаются немецкие самоходные орудия. На глазах экипажей орудия стали занимать огневые позиции. Сюда же подтягивалась по посевам и немецкая пехота. Видя всё это, майор Ильченко выслал вторую разведгруппу. Но не успели разведчики далеко отойти, как по танкам неожиданно был открыт огонь. Первым же выстрелом был подожжён один КВ, затем, почти сразу, второй. По словам батальонного комиссара Головина, который, судя по нумерации танков в бригаде, был именно на втором КВ (№ 209), это произошло около 19:00. Головин написал: «В мой танк было 2 попадания. Впереди стоящие танки двинулись на Каверья. Сесть на какой-либо танк не удалось»
[152].
