Получалось очень нехорошо: сразу после гибели Лизюкова 23 июля гвардейцы-танкисты вытащили его из танка, но вместо захоронения… оставили труп лежать на жаре и решили похоронить его только при отступлении из Лебяжьего. Они что, ожидали приезда членов высокой комиссии, пожелавшей на месте удостовериться, что генерал мёртв, и запретившей хоронить его до их приезда?! Или, может, вместо того чтобы вывезти убитого генерала в тыл, они занимались организацией его похорон чуть ли не на передовой (в самый разгар боёв!) и непременно на третий день, а иначе не управиться было с подготовкой «всех воинских почестей»?!
Но почему тогда, хорошо зная, кто лежит перед ними, НИКТО из старших офицеров 1 ТК, включая и самого командира корпуса Катукова, НЕ СООБЩИЛ ни соседям, ни вышестоящему командованию о том, что погибший командир 2 ТК ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА генерал Лизюков, КОТОРОГО ИЩУТ И НИКАК НЕ МОГУТ НАЙТИ (!), находится у них?!
Да за такую забывчивость и молчанку с них бы «голову сняли»! Лежит генерал двое суток на жаре незахороненный, а никому и дела нет! Никто даже не посмотрел, есть ли в его мундире документы! Катуков и его подчинённые офицеры чего-то ждут, но начальству НИЧЕГО НЕ СООБЩАЮТ! Нормально? Правдоподобно?!
Вряд ли, что-то тут не клеится, да и не очень во всё это верится… Вот, очевидно, и сместил А. Курьянов день похорон Лизюкова на день назад, чтоб меньше был временной промежуток между «обнаружением» и «захоронением» легендарного командарма. Теперь этот промежуток всего лишь сутки, глядишь, и вопросов меньше будет!
Но совершив такой осторожный «маневр» и, казалось бы, тихо убрав с пути одно противоречие, главный архивист тут же создал себе другое! Ведь теперь ему надо как-то объяснять, зачем в САМЫЙ РАЗГАР НАСТУПЛЕНИЯ офицерам 1 гв. тбр потребовалось в своём ближнем ТЫЛУ лишать погибшего генерала одежды, обуви и обезличивать могилу, «чтоб враги не осквернили», вместо того, чтобы ВЫВЕЗТИ ЕГО ДАЛЬШЕ В ТЫЛ! 24 июля ни о каком отступлении частей 1 ТК ещё не было и речи, 1 гв. тбр АТАКОВАЛА противника в 4–5 километрах юго-западнее Лебяжьего, командование и не помышляло сдавать село врагу, а Горелов с Ружиным вдруг «испугались» и решили, что вывозить генерала в тыл уже поздно, а потому надо побыстрее закопать его в общей мелкой яме и СКРЫТЬ все следы! После чего без всякой паники и суеты замкомандира и комиссар гвардейской танковой бригады вернулись к выполнению своих обязанностей и продолжили управлять наступлением (!) своих частей! Это тоже нормально? Или более правдоподобно?!
А как же тот самый документ о потерях старшего комсостава, который А. Курьянов сам же любезно приводит в своей книге? Смещение даты привело автора к новой нестыковке! Теперь ему надо объяснять уже тот факт, что в штабе Брянского фронта лишь осторожно предполагали, что Лизюков погиб 24–25 июля, в то время как, по А. Курьянову, генерала похоронили в присутствии старших офицеров уже 24 июля! Выходит, в штабе Брянского фронта даже не ведали, что происходит в 1 ТК, а Катуков так ничего и не донёс ни о гибели Лизюкова 23 июля, ни о похоронах 24-го?!
Как хотите, но я больше верю документу штаба Брянского фронта, чем объяснениям А. Курьянова. Если бы описанное им захоронение действительно имело место, в официальном документе штаба фронта были бы не две предполагаемые даты, а одна точная!
Вот уж действительно, получается у Александра Витальевича, как в той поговорке: нос вытащили — хвост увяз! Хвост вытащили — нос увяз! Ибо, сместив день похорон Лизюкова на 24 июля, А. Курьянов теперь лишил себя спасительной оговорки о вынужденности поспешного захоронения генерала в Лебяжьем, обусловленной тем, что вечером 25 июля части 1 ТК выходили из-под угрозы окружения. (Но и в этом случае объяснения Александра Витальевича неубедительны, поскольку и вечером 25 июля, и в ночь на 26 июля, и даже утром 26 июля у командования 1 ТК были все возможности вывезти погибшего генерала из Лебяжьего в тыл!)
Но в данном случае никакого окружения не было, бригада в составе корпуса ПРОДОЛЖАЛА НАСТУПЛЕНИЕ, в распоряжении замкомбрига — десятки танков и автомашин! К тому же Горелов и Ружин не могли не понимать, что высокое начальство может и спросить с них за такую похоронную «самодеятельность»!
Никакой поспешности, связанной с отходом частей 1 ТК, а, следовательно, и каких-либо опасений захвата тела Лизюкова врагом, что, как нас уверяют, вынудило Катукова отдать распоряжение о захоронении Лизюкова в Лебяжьем, не было и в помине! Более того, приказ на отход из Лебяжьего Катуков получил только в 4 часа утра 26 июля, до этого же об оставлении села врагу вообще не было речи! Сам отход проходил планомерно, организованно и с прикрытием по рубежам. Читаем боевое донесение Катукова от 26 июля 1942 года (сохранен стиль оригинала):
«Боевое донесение № 19
26 июля 14:30 овраг 4 км севернее Крещенка.
Части 193, 167 сд со второй половины дня 25 июля, не имея твердого указания и руководства со стороны штабов дивизий, начали неорганизованный отход в северо-восточном направлении. К 19:00 25 июля бригады вверенного мне корпуса продолжали вести бой, отражая атаки противника. В 20:00 25 июля в условиях сложившейся обстановки и для обеспечения фланга корпуса из направления Суриково мною было принято решение 1 МСБР под покровом темноты, оставив 1 батальон в районе Лебяжье с 49 тбр, остальным составом вывести в район Посельское и занять оборону. Рубеж 199,0, бугор +3,0.
1 гв. тбр вывести из района Сомово и сосредоточить в районе оврага в 2 км западнее Крещенка. Задача: с рассветом 26 июля нанести контрудар в направлении Суриково.
49 тбр с одним батальоном 1 МСБР и 89 тбр создают на рубеже Лебяжье, Малая Верейка, Большая Верейка с круговой обороной на север, запад и юг, удерживая эти пункта за собой. Донеся о принятом мною решении шифром и через представителя моего штаба, с 20:00 25 июля я начал производить отвод 1 гв. тбр и 1 МСБР из района отм. 210,9 и Лебяжье. Части в течение ночи и утра 26 июля выходили из боя под прикрытием 49 тбр и 89 тбр, одновременно отражая атаки противника своими арьергардами. 1 гв. тбр выйдя к 7:00 26 июля частью сил в район кургана с отм. +3,0, вступила в бой с прорвавшимися танками противника и обеспечила занятие рубежа обороны на фронте: 199,0, южн. окр. Фомина Негачевка остальным бригадам корпуса.
В 4:00 26 июля через офицера связи мною был получен ваш устный приказ о выводе всех бригад из района Лебяжье и лесов южнее и занятие рубежа обороны вдоль оврага 2 км западнее и юго-западнее Крещенка и до южной окраины Фомина Негачёвка. Мой КП — верховья оврага 4 км севернее Крещенка. С выходом бригад и занятие ими обороны указанного рубежа КП переношу в верховья оврага 1 км западнее Дмитряшевка.
Район Дмитряшевка скопилось большое количество неорганизованных стрелковых и артиллерийских частей и подразделений, которые отошли с оборонительных рубежей. В этот район мною выслана группа командиров для наведения порядка, и все скопившиеся и отошедшие подразделения собираю и сосредотачиваю в районе лесов 2 км юго-восточнее Верхняя Колыбелка. Прошу выслать вашего представителя в эти районы для выяснения причин отхода и постановки задачи этим подразделениям. Задержанный мною в районе Дмитряшевка 124 ГАП РГК подчинил себе и развернул на ОП на рубеже оврага 3 км юго-западнее Дмитряшевка. Выяснив, что этот полк действует со 167 сд, вернул его в распоряжение командира 167 сд. Принял меры для установления связи с 167 сд и соседними частями. Прошу вашего указания штабу опергруппы о более полном информировании меня в оперативном отношении на фронте группы, так как мне совершенно неизвестно положение частей и действия противника на других участках. Все данные о своих частях, соседях и противнике на фронте Озёрки, Суриково Выселки, Большая Верейка, Нижняя Верейка получаю только при помощи своей разведки»
[336].
