Как же нам было при таком раскладе выживать, выполняя задания? Постепенно мы вместе с Володей Иконниковым много чего придумали. Мы с ним первыми в Заполярье начали заходить на цель с Ледовитого океана параллельно берегу верст на восемьдесят — на сто от суши, а не так, как изначально нам курс задавали: напрямую через всю Финляндию, через все аэродромы, где со всех концов по тебе бьют. Тем более что такая импровизация была вполне законной. Нам нужно было поразить заданную цель в заданное время. Конечно, я не имел права полностью изменить маршрут, но маршрут выхода на цель вполне мог выбрать самостоятельно. И скажу, не хвастаясь, что мы с Володей глупостей не придумывали. Он, уралец, очень разбирался в летном деле, да и опыт у него был немалый, за годы войны Иконников сумел сделать больше 250 боевых вылетов, а это огромная цифра! Когда мы с ним над океаном летали, нас ни один немец не тревожил. Это было вдвойне удобно, поскольку большинство фашистских аэродромов располагалось в нескольких километрах от берега, и мы, благодаря этому, ничуть не запаздывали с выходом на цель. Правда, некоторые наши летчики говорили, что так мы, наоборот, больше рискуем, ведь если над океаном откажет мотор самолета, то прыгать с парашютом будет просто некуда. Мы с Володей не соглашались, потому что, откажи у нас моторы над той же Норвегией, и пришлось бы прыгать прямо к фашистам. А разве это намного лучше, чем в океан?
Еще одна хорошая вещь, которую мы тогда на Севере начали первыми проводить в жизнь, — это переменный профиль бомбометания. Что это такое? Допустим, высоту бомбометания дают две тысячи метров, но цель хорошо защищена зенитками и истребителями. Тогда мы подходили к цели на высоте три-четыре тысячи метров, дросселировали двигатели и начинали планировать до высоты бомбометания. В результате огонь зениток был для нас практически не страшен и даже радиолокаторы уже мало нам вредили. Ведь когда зенитчики засекали самолет, то им нужно было определить его высоту, установить кольцо на снаряде, чтобы именно на этой высоте он разорвался, и запихнуть снаряд в ствол. Таким образом, пока они делали выстрел, я успевал снизиться на сто метров. Они совершали с новым снарядом точно такие же операции, а я к тому моменту опять снижался, и попасть в меня было крайне трудно.
Мало того, переменный профиль бомбометания спасал нас и от истребителей. Если днем они могли целиться как угодно, то ночью им был нужен горизонтальный полет, чтобы взять самолет на прицел и подойти под хвост. А когда я начинал менять высоту, то большинство фрицев предпочитало поискать кого-нибудь еще, нежели гоняться за мной. Поэтому несколько раз так бывало: на мой «Ил» выходит фашистский истребитель, мы уйдем от него, он тут же переключает атаку на другой самолет и сбивает его на наших глазах.
Однако со временем ребята убедились в эффективности нашего метода. Первыми летать так, как мы с Володей, в нашем полку стали Миша Юмашев, Саша Леонтьев, а потом уж постепенно и все остальные. Володя Иконников даже на какой-то конференции рассказывал о бомбометании с переменным профилем. И это действительно давало эффект: с десятка боевых вылетов можно было вернуться без единой царапины, а до этого в каждый вылет по два-три осколка наши машины ловили стабильно.
Говоря о дальней авиации, надо учесть, что мы всегда летали без прикрытия. Кто нас мог прикрыть в такие долгие перелеты: у истребителя тех лет в баках помещалось горючего максимум на полтора часа. (Исключением может быть, пожалуй, только единственный за годы Великой Отечественной случай, когда самолеты дальней авиации выполняли задание с прикрытием. 7 апреля 1945 года в дневное время на Кенигсберг вылетело более полутысячи дальних бомбардировщиков в сопровождении ста пятидесяти истребителей. Над целью полки дальней авиации прикрывала еще сотня истребителей. В результате после массированной бомбардировки сопротивление защитников крепости было сломлено. Когда мы до этого дойдем, я еще расскажу подробнее об этой операции, которой А.Е. Голованов в своих воспоминаниях дал самую высокую оценку.)
В боевых вылетах у нас вся надежда была только на свои пулеметы. У штурмана в кабине стоял пулемет и, само собой, у стрелков. Иван сидел вверху с тяжелым пулеметом, да внизу в бронированном корыте Гошка Белых со ШКАСом. От стрелков зависело очень многое, ведь, как я уже говорил, истребители ночью всегда подходили сзади снизу, из-под хвоста, и, чтобы не прозевать их, Иван и Гоша не должны были отвлекаться ни на минуту.
Кроме того, за годы войны я не раз оценил преимущества того, что мы летали в основном в темное время суток. Благодаря этому нам были страшны только ночные истребители и зенитки. Причем зенитки били нас чаще. Нашими целями ведь были железнодорожные узлы, аэродромы, морские порты, большие заводы. А все эти объекты основательно прикрывались артиллерией. Кроме того, все железнодорожные составы военного времени в своем составе имели батарею зенитных орудий: две-три платформы, где стояли зенитки, которые прямо с рельс стреляли по нам. А еще все корабли в портах — и гражданские, и военные — оснащались сильной артиллерией. Да и портовые сооружения прикрывались зенитками. Так что снарядов по нашу душу хватало!
Истребители нам меньше крови портили. Те же грозные «фокке-вульфы» днем прекрасно работали, а ночью на нас выходили только «Мессершмитты» 109-е и 110-е, да и то 109-е чаще. Не знаю, почему именно они. Может, так аэродромы попадали, а может, у «мессера» технические характеристики больше подходили для ночных полетов. Конечно, с истребителем очень страшно встретиться было, когда прожекторы тебя поймали или локаторы отследили, но локаторы более-менее массово у немцев появились только к концу войны.
Крутиться в полетах, правда, приходилось. А тут такой момент, «Ил-4» ведь далеко не пилотажный самолет, тяжелый. Он виражил, скольжение делал, но петли и бочки не мог крутить. Градусов под шестьдесят на нем можно было пикировать, но в крутое пике мы наши машины не загоняли.
Что еще про пикирование? Выполнять бомбометание из пикирования мы не могли, у нас бомболюки под это были не приспособлены. Конечно, теоретически в пикировании удалось бы сбросить внешнюю подвеску, но мы этим никогда не пользовались. А вот от истребителей в пикировании уходить было хорошо. Самое главное, не довести скорость пикирования до того, чтобы оторвало плоскости или, еще хуже, самолет врезался в землю. Сашка Леонтьев как-то раз так рьяно начал в пикировании от истребителя уходить, что уже увидел, как перед ним на земле взрываются снаряды, выпущенные «Мессершмиттом». Только тогда он резко начал выводить самолет из пике, еле успел.
Маневренность у «Ил-4» была неплохой для тяжелого самолета. Двигатель был надежен. Как-никак, двойная звезда, четырнадцать цилиндров, у нас в полку только кольца на двигателях приходилось менять часто, а такого, чтобы во время вылета мотор совсем отказал, если в него снаряд не попал, никогда не было. Да и быстрота «Ил-4» казалась нам достаточной. Мы на скорости 250 километров в час на цель шли с бомбами, на 280 домой. А если что, я реально и 320 километров в час выжимал.
Подводя итог, скажу, что на защищенность самолета мы также не жаловались. У меня была защита — парашют, на котором я сижу. Часто случалось, что прилетаем домой, стрелки собирают парашют, чтобы везти в парашютную комнату, потрясут, а из него пули вываливаются. То есть это была реальная защита. А на парашюте с небольшими дырками от пуль прекрасно можно было прыгать, главное, чтобы он в клочья не был изорван. Вообще, у нас в дальней авиации очень многие прыгали. Те же Иконников и Леонтьев раза по три. Главное было дотянуть до линии фронта, чтобы уже приземлиться на свою территорию.
