Решили полезть наверх. На высоте 2500 метров мы вышли из облаков. До цели оставалось почти два часа лету, и никто не знал, что ждало нас над ней. Разведчики туда не ходили, чтобы не сорвать эффект неожиданности нашей бомбардировки.
Через час полета появились разрывы в облаках, и мой Аркаша, за что-то ухватившись, промерил угол сноса. Оказалось — 21 градус! Вот это был ветерок, что за время полета унес нас километров на сорок к югу! Мы взяли поправку и вскоре увидели большие разрывы, а затем облачность кончилась, и мы вышли на берег Ботнического залива. В первые минуты мы просто обалдели, увидев такое море огней: неоновая реклама, освещенные улицы, прожектора на железной дороге, все машины ходят по улицам с зажженными фарами. У меня буквально под ложечкой засосало: впервые за время войны мы увидели, каким должен быть нормальный город ночью.
Сначала даже сомнение закралось, и я спросил штурмана:
— Аркаш, а мы не в Швеции?
— Нет, — ответил он. — Ты, вон, посмотри, вдали полыхает свет, как зарево, — это Швеция. А мы в Финляндии. У них все рядом.
Я все равно сомневался. Он тогда сказал:
— Остров видишь в Ботническом заливе? Сравни с картой: остров в трех-четырех километрах от берега, похожий на сжатый кулак с вытянутым указательным пальцем, направленным на город. Этот «палец» как раз и показывает, куда нам лететь бомбить сегодня!
Зашли мы на залив, и вдоль того самого «пальца» двинулись на южную окраину Оулу, где весь в огнях переливался стеклянными куполами цехов громадный лесохимический комбинат.
Знаете, я тогда первый раз в жизни бомбил незащищенный город, абсолютно незащищенный. По нам не было сделано ни одного выстрела. У них ведь и зениток не стояло, их за войну никто не бомбил. Поэтому я даже предложил Аркаше сделать два захода. Сначала мы сбросили внешние ФАБ-250. Легли наши бомбы, взрывы раздались, — и тут же часть огней потухла на заводе. Кто-то еще из наших летчиков сбросил серию — такой же эффект. Содержимое бомболюков мы со штурманом со второго захода точно вдоль заводского здания выложили. Урон был нанесен значительный: мы отбомбились на славу, да и почти каждая серия бомб с последующих самолетов оставляла после себя пожары и взрывы. Повернув домой, я посмотрел назад, и с радостью увидел, что завод продолжает гореть, причем почти по всей площади. Мы отошли на сотню километров, а стрелки по-прежнему кричали: «Опять взрыв, по-прежнему видно, как горит!»
По дороге домой из головы у меня не выходило: как это может быть, что мы идем по местности, которая не знает, что такое война: везде огни, мирные поселки… Мы повернули, и под нами оказалась шоссейная дорога. Вдруг мы увидели, что по ней в сторону границы, в сторону фронта, без всякой маскировки с включенными фарами идут больше десятка грузовых машин. Тут у меня снова появилась злость, я сказал штурману:
— Аркаш, ты посмотри, что делается.
— Да-а-а, — протянул он. — Проучим?
— Проучим! — согласился я и тут же скомандовал экипажу: — Пулеметы на левый борт!
А сам поспешил снизиться до пятидесяти метров и пошел параллельно дороге, на сто метров ее правее. Поравнялись мы с машинами, и мои ребята как начали давать очереди по финнам. Пришлось мне даже усмирять их, говорить: «Оставьте по маленькой в пулеметах, вдруг еще встретимся с кем-нибудь».
Эх, отвели мы душу, когда все пулеметные установки разрядили по колонне. И начали кувыркаться машины, падать в кювет. Было видно, что никогда по ним не стреляли! Они не ожидали, что здесь кто-то может их побеспокоить. И уж тем более не думали, что сдуру какой-то молодой идиот сообразит на бомбардировщике ночью штурмовать их, движущихся по шоссейной дороге. Мы посмотрели на результаты своей работы, набрали высоту и пошли домой.
Через два или три дня, 21 февраля, нам дали приказ повторить наш маршрут. Однако и финны к нашему визиту подготовились, зенитки установили, начали стрелять по самолетам еще на подходе к цели. Мало того, все заводские здания были на этот раз затемнены — не разглядишь. Но мы уже учеными за годы войны стали, нас такими мерами было не пронять. Мы и в этот раз хорошо отбомбились. Да и на третий раз тоже, хотя тогда Улеаборг стал уже нормальным боевым городом, который огрызался, как мог.
Кроме нашего полка на севере, из района Ленинграда, с аэродромов Пушкина, Гатчины, Левашова по городам Або, Котка, Турку произвели удар авиаторы седьмого авиакорпуса дальней авиации, а летчики полка Валентины Степановны Гризодубовой за одну ночь дважды бомбардировали железнодорожный узел и промышленные объекты столицы Финляндии — Хельсинки.
Теперь уже десятки заводов были разрушены, финны смогли на собственной шкуре убедиться в нашей мощи и понять, что им пора выходить из войны. Однако они по-прежнему не просили «пардона». Понадобился еще один мощный удар сотен самолетов по промышленным объектам. Этот, наиболее сильный налет был произведен 27 февраля 1944 года, после чего в Финляндии изрядная часть национального производства оказалась разрушенной. Сражения перешли в дипломатическую сферу, боевые столкновения почти прекратились. Все ждали примирения, а дипломаты договаривались, согласовывали пункты и параграфы, но все не могли решить вопрос: куда же деть немцев, ведь их в стране Суоми было несколько сотен тысяч? Наконец, осенью 1944 года финны капитулировали, и Финляндия вышла из войны почти на полгода раньше окончания Второй мировой.
Это была не самая маленькая победа, к которой приложил руку и наш полк. Об истинной подоплеке происшедшего я узнал только через лет десять после войны. Нам в полк тогда позвонили из политотдела и сказали:
— На экраны вышел новый фильм. «Посол Советского Союза». Всем вам в обязательном порядке посмотреть.
А я возьми да ляпни:
— Зачем это нужно — смотреть по приказу? Мы не привыкли!
— Ты не помнишь, как Оулу бомбил? — возразили мне.
— Три раза вылетал. Помню прекрасно.
— А фильм — это полное разъяснение, зачем вы туда летали.
Именно так и оказалось. Основу богатства у изрядной части шведских магнатов составляли громадные промышленные комбинаты и индустриальные центры, находящиеся на северо-западе Финляндии. Таким образом, эти шведские богачи являлись фактическими хозяевами едва ли не всей финской промышленности и имели громадное влияние на правительство Финляндии, тем более что их производство давало сотни тысяч рабочих мест местному населению. Причем, что интересно, шведско-финские предприятия производили не только пиломатериалы, мебель, бумагу, искусственную шерсть, спирт, продукты химической переработки древесины, но и целлюлозу, а ведь это чисто военный продукт — основа бездымного пороха для всех видов оружия. В результате у советского правительства были все причины и поводы, чтобы ударить по заводам в Финляндии.
Послом Советского Союза в Швеции была Александра Михайловна Коллонтай. На плечи этой хрупкой женщины легла задача заставить шведских капиталистов действовать в интересах Советского Союза, вынудить финнов прекратить сопротивление и запросить мира. Тут и пригодилась дальняя авиация. Что примечательно, до нас сразу было доведено предписание Голованова: «От массированного удара непосредственно по городу воздержаться». В результате мы бомбили заводы, а другие полки — верфь, порт и железнодорожные станции. Кое-кто потом, говорят, даже возмущался, что полки дальней авиации не разнесли финскую столицу, чтобы эта страна быстрее вышла из войны. Но Голованов был высокопорядочным человеком и не хотел лишних жертв среди мирного населения. Конечно, что-то из наших «соток» могло под влиянием воздушных потоков залететь и в окраинные городские кварталы, но разрушения там оказывались самыми минимальными.
