В «Саге об Ингваре Путешественнике», записанной не ранее XIII в., упоминается некий Ицлейв, который утверждал, что слышал сагу об Ингваре от какого-то купца, который, по его словам, «взял» сагу при дворе конунга Свитьода, т. е. государя свеев. В другом месте говорится, что «Глум взял [сагу] от своего отца»
[47]. В заключительной части саги ее анонимный автор — клирик, скорее всего записыватель, компилятор или переводчик — пишет: «А мы слышали, как рассказывали эту сагу и записали ее на основе древних сказаний тех книг, которые монах Одд Мудрый велел сложить по рассказам мудрых людей». Далее написано, что монах Одд сам слушал рассказчиков этой саги — и священников, и купца, и других уважаемых людей, имена которых он называет и которые, в свою очередь, слышали эту сагу то при королевском дворе, то от старших сородичей. «А те, кто считают, что они знают [сагу] лучше, пусть исправят там, где чего-то недостает» (!)
[48]
Текст этого произведения и его сопоставление с вероятной фольклорной основой особенно интересны тем, что раскрывают механизм движения саги: через длительное бытование в вербальной форме — к ее записи или записям. Не подлежит сомнению, что в каких-то случаях могло быть несколько как устных вариантов, так и записей. Что в процессе записи отбирались некие «лучшие» варианты, либо текст составлялся из отдельных частей рассказа/рассказов, либо привлекались некие побочные сказы, либо компилятор что-то добавлял от себя; в результате оттенки, объем и само содержание записи могли в разной степени варьироваться. Что затем, при дальнейших переписываниях текст могли исправить «те, кто считают, что они знают [сагу] лучше». Такие предположения подтверждаются наличием вариантов письменных текстов.
В «Прологе» к своей «Хеймскрингле» Снорри пишет: «В этой книге я велел записать
[49] древние рассказы о правителях, которые были в Северных Странах и говорили на датском языке
[50], как я их слышал от мудрых людей, а также некоторых из родословных, как они были мне рассказаны. Кое-что взято из перечней, в которых конунги и другие знатные люди перечисляют своих предков, а кое-что из древних стихов и песней
[51], которые исполнялись людям на забаву. И хотя сами мы не знаем, правда ли эти рассказы, но мы знаем точно, что мудрые люди древности считали их правдой» (курсив мой. — А.С.). Итак, Снорри, как и автор «Саги о Ингваре Путешественнике», опирается на рассказы «мудрых людей древности» и «древние рассказы». Эти ссылки на авторитеты и давность сведений, вполне привычные в Средние века, в данном случае должны быть приняты во внимание не только как прием или фигура речи. Ведь в повествовательном произведении типа саги это не что иное, как опора на традицию и историческую память народа.
Но не только рассказы использует Снорри: как истинный историк, он привлекает письменные тексты, в частности историческое сочинение Ари Мудрого, источники сведений которого он называет, а также родословия королевских и знатных родов; он опирается на скальдические стихи и эпические песни; принимает советы мудрых консультантов. В частности, он использовал песнь Тьодольва из Хвина, который был скальдом норвежского короля Харальда Прекрасноволосого (последняя треть IX — первая треть X в.) и составил «Перечень Инглингов». Снорри использовал также произведения скальда Эйвинда Финнсона Погубителя Скальдов (ум. ок. 990): «Перечень Халейгов»
[52] и поминальную песнь «Речи Хакона» в честь короля Хакона Доброго (ум. ок. 960). Дополнив тексты скальдов Тьодольва и Эйвинда словами «мудрых людей», Снорри и создал свою «Сагу об Инглингах» — первой королевской династии Швеции и Норвегии.
Тот же Снорри уверенно заявляет, что, например, скальды не могли искажать события и оценки, поскольку они произносили свои творения перед людьми, которые хорошо знали, о чем идет речь. Имеется в виду, что даже излишняя хвала была бы для них обидной: ведь она как бы ставила под сомнение величие истинных заслуг; о хуле же и говорить не приходится. Это относится и к сагам: явные искажения могли быть рискованными.
Несомненно, что устная традиция сохраняла основные имена, события и их оценки, ведь не только современники произведения, но и их прямые потомки не потерпели бы заметного искажения смысла. Саги хранят память о методах захвата власти, о репутации отдельных правителей и, разумеется, о религии. Уже с середины XX столетия даже самые серьезные критики текстов саг пришли к заключению, что сагам можно доверять во многих важных случаях. Например, саги достаточно точны, если речь идет о генеалогии родов, топонимах, о судьбоносных битвах, о брачных и семейных отношениях, судебных процедурах, материальной жизни, бытовых нормах и обрядах, о нравах и примечательных судебных прецедентах
[53]. Для меня особенно большое значение имеет достоверность обычно отрывочных, попутных сведений о быте и обычаях, чего так не хватает в источниках других типов.
Сельский быт и его психологическая наполненность вообще изменялись медленно, особенно в Средние века и особенно на патриархальном Севере. Сравнение материалов саг и более поздних источников подтверждает живучесть бытовых обычаев, представлений и верований, связанных, например, с почтительным отношением к богатству, труду и трудовым умениям, с брачными и семейными установлениями, с правообязанностями членов семьи, слуг и соседей, а также стойкое уважение к обычному праву, оружию и боевой славе. Таким образом, саги, без сомнения, содержат обширную объективную информацию, в том числе историко-культурного характера. И эта информация уникальна — при том, что для получения некой цельной картины ее детали приходится собирать буквально по крупицам.
Однако роль тех, кто фиксировал саги, создавая тексты путем записи разных историй с чьих-то слов, компилировал разные рассказы или рассказы одной истории разными людьми или составлял саги из отдельных событийных отрывков, как мне представляется, не ограничивалась механическим перенесением устного рассказа или рассказов на писчий материал. Это была творческая работа, тем более сложная ввиду определенных различий между авторами или слушателями фольклорной, в большинстве своем языческой основы саг, с одной стороны, и авторами/компиляторами и слушателями письменных текстов, обычно христианами, — с другой.
