— Евгений, — начала я, рассмотрев эту мысль и так
и эдак. — А не было ли в ваших краях прошлым летом какого бедствия?
Хозяин выпучил глаза и даже отставил стопку, которую
собирался наполнить остатками водки. Он явно был потрясен моим провидческим
даром.
— Ты какое бедствие имеешь в виду, Елизавета
Петровна? — уточнил он.
— К примеру, наводнения у вас не водятся?
Мышильда с уважением покосилась на меня и впилась взглядом в
лицо Евгения.
— Было, — крякнул он. — Весь низ улицы стоял
в воде по самые крыши. Дожди зарядили, страсть, вода в реке поднялась, а тут
новую дамбу прорвало. Говорят, заместо бетона там один песок, ну и поплыл
вместе с водичкой. — Евгений смутился своим несколько игривым тоном и
закончил со вздохом:
— Большое было бедствие.
— Весной? — едва сдерживая дрожь нетерпения,
спросила я.
— Зачем весной? Летом. — Тут он задумался и
сказал:
— Аккурат в ту ночь, когда соседский дом сгорел. Тогда
и прорвало. Мамаша, покойная, все твердила: мол, беда одна не ходит.
— Я вот еще что спросить хотела, — начала
я. — Ленкиного ухажера как звали?
Евгений задумался, потом ответил убежденно:
— Ванькой, Иваном то исть. Я с ним дружбу не водил,
фамилии его не знаю, но сам не раз слышал, как Ленка его называла: точно, Иван.
Мы с Мышильдой переглянулись с видом глубочайшего удовлетворения.
— Вроде бы все ясно, — сказала сестрица, когда мы,
устроившись на терраске на своих постелях, вознамерились послушать
соловья. — Мумия — Ленкин ухажер. Думал уйти через подземный ход, впопыхах
оступился и сломал лодыжку, а тут еще одна беда: прорвало дамбу, и вода залила
часть подземелья. Выход был один: сдаться милиции, но он не захотел, а потом,
когда все заполыхало, уже и не смог. В ловушке оказался. С одной стороны вода,
с другой огонь. Умер он скорее всего от удушья.
— Да, не повезло, — согласилась я. А потом
задумалась о Ленке. — Слушай, вполне возможно, о том, что дамбу прорвало,
она так и не узнала и считает, что Иван ее жив и здоров. Небось еще злится, что
писем ей не пишет, а он… — В этом месте я вздохнула, а Мышильда, приподнявшись,
посмотрела на меня с интересом, потом изрекла неопределенно: «Да-а-а» — и
затихла. Однако ненадолго.
— Елизавета, — позвала она минут через
пять. — Большое у меня беспокойство в отношении нашего троюродного.
— Если еще раз сунется, я ему точно ноги переломаю.
Утром мы встали рано, наспех выпили чаю и отправились на
пустырь, ноги промокли от росы, а душа рвалась навстречу новому дню.
Первое, что мы увидели возле фундамента, — это
мечущийся Михаил Степанович. Он носился от своего шалаша к соседской дыре,
потрясая кулаками и выкрикивая ругательства героическим басом, без видимого
толку, надо сказать. Причина гнева стала ясна через минуту: опять рыли. Обежав
фундамент по периметру, Мышильда с отчаянием констатировала наличие двух новых
раскопов. Эдуард по-прежнему тяготел к флигелю, и только это спасало его от
неминуемой кары.
— Это что же такое? — всплеснув руками,
запричитала Мышильда. — Он что, вражина, слов человеческих не понимает?
— Ну, все, — выдохнула я, направляясь к дыре.
Михаил Степанович бежал впереди, на ходу поясняя:
— Всю ночь глаз не сомкнул, всю ночь, и только под
утро…
— Ты его видел? — спросила я. Михаил смутился, но
соврать не рискнул.
— Нет. В крайне короткий промежуток времени изловчился,
подлец…
Стало ясно, что, несмотря на истовые заверения, Михаил
Степанович спал крепко и непробудно, а проснувшись под утро и завидя следы
бурной деятельности нашего соседа, впал в отчаяние и начал бегать кругами. В
этом случае ломиться в дом в шесть утра и пугать хозяйку все-таки не стоило, но
я уже достигла дыры и заглянула в нее. Бабка сидела на крыльце, точно поджидая;
завидев меня, она вскочила и громко крикнула:
— Нету его, совсем нету! Вчера съехал! — После
чего, дико выпучив глаза, она дважды пискнула:
— Свят, свят, — и торопливо исчезла в доме.
— Как тебе это нравится? — спросила я Мышильду,
когда мы уныло возвращались к родному фундаменту.
— Совсем не нравится. Троюродный сменил базу, теперь
выслеживай его, точно у нас нет других занятий.
— Да, — со вздохом согласилась я. — Придется
ночью самой заступать.
— Я с тобой, — с готовностью сказала Мышь и
одарила меня чистым и ясным взором.
— Я знала, что могу на тебя положиться, — с легким
всхлипом ответила я и торопливо отвернулась. Мышильда впервые за двадцать пять
лет взяла меня под руку, я по возможности передвинула локоть ближе к колену, и
таким вот образом мы достигли фундамента.
Михаил Степанович к этому времени вдоволь набегался и исчез
в шалаше, как видно решив не мозолить глаза, дабы не попасть нам под горячую
руку и не лишиться обеда. Мы устроились поодаль, и сестрица сказала:
— Очень я беспокоюсь за нашу мумию. Гад троюродный
шастает на приволье, как бы он ее не отыскал, а отыскав, не ограбил. С
«бабками» у братца явно туго, а здесь тысяча баксов — соблазн велик.
— Что предлагаешь? — деловито осведомилась я.
— Думаю, вещдоки следует на время изъять и перепрятать,
а когда придет черед сообщать в милицию, назад вернуть.
— Дело говоришь, — кивнула я, и мы спустились в
подземный ход.
Мышильда натянула резиновые перчатки, извлекла из куртки
мумии все вещественные доказательства, и мы с облегчением вышли на свет Божий.
— Куда спрячем? — задала я очередной вопрос, ни
одно место не казалось нам надежным.
— Думаю, лучше зарыть в земле, вон у забора. Вредитель
там не копает, значит, случайно не нарвется.
Сложив ключи, бумажник и записку в целлофановый пакет, мы
закопали его в зарослях крапивы. Мышильда, покосившись на дело наших рук, тяжко
вздохнула и заметила:
— Бриллиантовый блеск манил… и толкал на неблаговидные
поступки.
— Да брось ты расстраиваться, — попробовала я
утешить ее. — Мы ж их вернем. Пусть полежит немного в подвале, я имею в
виду Ленкиного ухажера. Можно представить, что потайную дверь мы еще не
обнаружили и его тоже.
