— Да уж, — кивнула я и стала рассматривать план,
но о лазах из плана ничего узнать не удалось. Видя такое мое томление,
сестрица, встав рядом, попробовала рассуждать здраво:
— Возможно, подпол был под всем домом: народ жил не
бедный, добра имел много. Но портить полы в каждой комнате никто бы не стал.
Следовательно, люк располагался там, где это было удобнее. Прежде всего кухня.
Так?
— Так, — кивнула я, знать не зная, какого мнения
об удобствах придерживались наши предки.
— Далее. Люк в подпол мог быть и в людской, —
задумчиво сказала сестрица и почесала нос.
— И что? — насторожилась я. — Прадед все
перепутал, и план у нас не правильный, а у Эдуарда верный?
— Не думаю, — ответила она, основательно
углубившись в размышления. — Знаешь, Лизка, — сказала Мышильда через
несколько минут со вздохом, — у меня такое чувство, точно я что-то должна
понять. Что-то очень простое, лежащее на поверхности…
— Ты имеешь в виду наш клад? — уточнила я.
— Ага. — Сестрица огляделась, как будто что-то
искала.
— Не знаю, — опечалилась я. — У меня вроде бы
такого чувства нет. Ладно, давай здесь все как следует осмотрим: где-то ведь
есть вход в подземелье.
Мы со всей тщательностью стали исследовать фундамент, а
также железяки, которые нам удалось нащупать и заприметить. Но ничего похожего
на замаскированную дверь обнаружить нам не удалось.
— Не могу понять, куда он делся? — разволновалась
сестрица.
Где-то через пару часов дальнейшие поиски показались нам
бессмысленными.
— Вернемся на нашу кухню и будем копать, —
предложила я. Мышильда согласилась, и мы взялись за работу. Но в этот день все
выходило совсем не так, как мне того хотелось.
Очень скоро появился Михаил Степанович, в крайнем волнении
размахивая руками, и начал гневаться:
— Елизавета, это невыносимо. Что он себе позволяет,
черт возьми?
— Кто? — ласково поинтересовалась я. Я знала, что
мой ласковый голос настораживает предпоследнего. Михаил Степанович
действительно насторожился и сказал тише, но с необыкновенным достоинством:
— Я ему что, сиделка?
— Конечно, — еще ласковее ответила я. —
Сегодня вы сиделка, потому что ночью у вас был насморк и вы не могли работать
сторожем. — Я вылезла из ямы, сунула в руки Михаила Степановича лопату и
сказала:
— Трудитесь, процесс должен быть непрерывным. А я
разберусь с больным. Марья Семеновна, — обратилась я к сестрице, — будьте
добры проследить за Михаилом Степановичем, чтобы они не халтурили. Мне не
хотелось бы вновь поднимать вопрос о его пропитании.
Я вошла в дом и сразу же услышала поскуливание, доносившееся
со стороны мамашиной спальни. Иннокентий возлежал на кровати, всем своим видом
демонстрируя страдание.
— Что? — не без суровости спросила я.
— Лиза, это невыносимо, — начал он, но я перебила:
— Очень болит? Давай вызовем «Скорую» и отправим тебя в
больницу.
В больницу Иннокентий не захотел. Он хотел, чтобы я села рядом,
взяла его за руку и поговорила с ним. Я села, взяла и поговорила не менее
получаса. После чего недвусмысленно намекнула, что у меня полно других занятий,
например, поиски семейных сокровищ.
— Мне надо идти, — с грустью сообщила я,
поцеловала последнего в лоб и, решительно поднявшись, добавила:
— Думаю, через два-три дня ты встанешь на ноги.
— Мне кажется, я уже никогда не смогу ходить, —
жалобно проскулил Иннокентий, но я его подбодрила:
— Будешь бегать как миленький.
Я заторопилась на пустырь. Евгений мирно похрапывал возле
шалаша, начисто забыв о художественном свисте, а Михаил Степанович под чутким
руководством Мышильды пыхтел, потел и маялся.
— Остаетесь чернорабочим или в сиделки пойдете? —
деловито спросила я. Михаил Степанович, с трудом выбравшись из ямы, ходко
потрусил к дому, выражением лица продемонстрировав крайнюю степень своего
возмущения.
— Никакой пользы от мужиков, — горестно вздохнула
сестрица, и мы с удвоенным рвением приступили к поискам.
Где-то через час над нами замаячила голова Евгения.
— Ну как? — сонно спросил он.
— Никак, — пожала я плечами.
— Я это… насчет обеда пойду.
— Там Михаил.
— Так ведь он при Иннокентии.
— В самом деле, пусть идет, — вмешалась
Мышь. — Гений-то наш, кроме жареной картошки, ничего не сделает, а мне
после такой работенки калории нужны.
Евгений был отпущен, и мы, таким образом, остались без
впередсмотрящего. Оттого-то появление соседей заметили не сразу. Первым возник
тот, кого звали Коля, присев на корточки рядом с фундаментом, он спросил:
— Копаете?
— А то не видно? — обиделась Мышильда.
— Видно, — согласился он, по некоторой
заторможенности чувствовалось, что до конца в себя он еще не пришел.
— Перекур, — сказала я Мышильде, вылезла из ямы
сама, выдернула ее и присела рядом с парнем, он взглянул на меня и отчетливо
охнул. Тут и второго Бог принес, я имею в виду Сергея. Он хмурился и чем-то был
недоволен. Заглянул в яму и поинтересовался:
— А чего это вы здесь роете?
— Клад, — удивилась я. — Я ведь вам
рассказывала утром. Клад купца Калашникова. Он зарыл, а мы ищем. Он наш прадед,
так что право имеем.
— Никаких вы прав не имеете, — вдруг разозлился
Сергей. — И вообще, мотайте отсюда.
— Откуда? — не поняла я. Он стал наливаться
краской, а я поднялась во весь рост и взглянула на его макушку. Следовало человека
просветить. — Дом сгорел, — загибая пальцы, очень доходчиво начала
объяснять я. — Этот пустырь ничейный. Хочу рою, хочу нет. Прадед мой,
значит, и клад мой. А если ты считаешь по-другому, то сам и мотай.
День был жаркий, и парень, должно быть, с утра неважно себя
чувствовал. Подняв подбородок, он сказал:
— Да я тебя…
— Что? — удивилась я, а отважная Мышильда
перехватила в руках лопату на манер боевой секиры.
— Сказали — мотай, — не унимался парень.
