— Помню, — кивнула я и вздохнула. Ключевая фраза
была произнесена, и мысли, мои и Мышильдины, само собой, потекли в одном
направлении.
— Как думаешь, — через некоторое время спросила
сестрица, — они там?
— Кто? — прикинулась я дурочкой.
— Сокровища, конечно.
— О Господи… — Я покачала головой и отвернулась.
— Думаешь, россказни? А помнишь, в детстве мы с тобой
мечтали, когда вырастем, поедем и найдем их.
— Помню. В детстве все мечтают о сокровищах.
— Но не у всех родной прадед их зарывает, —
обиделась Мышильда и, облизнувшись, спросила:
— Чего там спрятано-то, я забыла?
Как же, забыла она.
— Тридцать золотых червонцев, — заунывно начала я
старую-престарую семейную сказку. — Три колье, одно с большим бриллиантом
и четырьмя маленькими, другое с изумрудами, третье с гранатами.
— Прабабкино приданое. Обручальное кольцо, тоже с
бриллиантом… — подхватила Мышильда. Перечислив все до последней броши и
булавки, мы с облегчением вздохнули, после чего Мышильда с грустью спросила:
— Неужели все это правда где-то лежит?
— Брехня, — нараспев заверила я, разводя руками.
— Ну почему «брехня»? — обиделась Мышильда. —
По-твоему, бабка все выдумала?
— Не бабка, а дедка. Небось спустил все на актерок, а
бабке наврал, что спрятал.
— Какие актерки? — обиделась за прадеда сестрица,
а я рукой махнула.
Россказни о кладе я слышала с самого детства. История
выглядела так: наши предки проживали в начале века в одном из старинных русских
городов, ныне крупном областном центре. Прадед был из купцов, единственный
ребенок в семье, рано лишившийся родителей. Нравом кроток, к зелью равнодушен.
К тридцати пяти годам удвоил родительский капитал и выгодно женился на мещанке
Авдотье Нефедовой, семья которой промышляла огородничеством и отнюдь не
бедствовала. Авдотья родила ему троих сыновей, отчего, надо полагать, кроткий
нрав моего прадеда неожиданно изменился, он стал впадать в буйство по причине
внезапно обнаружившейся большой тяги к горячительным напиткам. Прабабка,
спасаясь от мужниных приступов белой горячки, бежала к родителям, а подросшие
сыновья остались с отцом. Состояние семьи было заметно подорвано, и тут грянула
революция. Прадед встретил ее с лозунгом «Помирать, так с музыкой» и ударился в
запой, предварительно спрятав на черный день тридцать царских червонцев, а
также золото-бриллианты. Запой кончился тем, что почтенный купец вышел на улицу
голым. Новая власть, возможно, сочла бы это за протест против старой морали, но
семейный врач с этим не согласился, и прадеда упекли в сумасшедший дом, где он
вскорости и умер, успев шепнуть старшему сыну, то есть моему деду, что
золото-бриллианты зарыты в подполе под кухней, возле большой бочки. Как видите,
указание грешит неточностью. Над страной тем временем занялась заря новой
жизни, дед был арестован, чудом избежал расстрела, покинул родной город и долго
странствовал, пока не женился и не осел в нашем городе. В огне гражданской
войны сгинули оба его брата, и дед остался единственным наследником спрятанных
сокровищ. На их поиски он отправлялся дважды: до и после Отечественной войны.
После войны уже вместе с моим отцом. В родном доме жили чужие люди, а время
было такое, что о сокровищах вслух говорить не следовало. Обе экспедиции
успехом не увенчались. Мой отец в одиночку предпринял попытку отыскать клад,
потом еще дважды отправлялся на поиски с друзьями, но каждый раз неудачно: не
только до царских червонцев, но и до подпола добраться никак не удавалось.
Народ в бывшем бабкином доме проживал на редкость недоверчивый и осторожный.
Последняя попытка отыскать сокровища была предпринята моими двоюродными
братьями несколько лет назад. Конечно, вернулись они ни с чем. Дом к этому
времени совсем обветшал, часть его снесли, а часть перестроили. Так что
определить, где кухня и под ней подпол, а в подполе большая бочка, стало
затруднительно. Но мысль о сокровищах неизменно будоражила наше семейство. Ни
одно застолье не обходилось без заунывного перечисления бриллиантов и
изумрудов, а также наполеоновских замыслов по их обнаружению. То, что Мышильда,
глядя на могильную плиту предков, вспомнила о кладе, меня не удивило. Но
раздосадовало. И я потащила ее к другим родным могилам, переведя разговор на
дела земные. Мышь задумчиво кивала в ответ и вдруг брякнула:
— Елизавет Петровна, давай съездим.
— Куда? — растерялась я.
— Как куда? В места обитания предков. Посмотрим на дом,
и вообще…
— Чего на него смотреть?
— Ну… интересно. Жили люди, нам не чужие.
— От дома ничего не осталось, и смотреть там нечего. А
если ты все же на сокровища намекаешь, так я в них не верю.
— Сокровища есть, — убежденно заявила
Мышильда. — Просто добраться до них сложно. Кто всегда отправлялся на
поиски? Мужики. Не хочу обидеть родственников, но мужики в нашем семействе,
кроме как ростом да гиблой страстью к запоям, ничем похвастать не могут.
Кладоискатели из них, как из меня штангист. Они в дом-то ни разу войти не
смогли. То ли дело мы. Перед тобой любой мужик дверь распахнет и первый в
подпол полезет, исключительно из-за твоего удовольствия. Отчего б и не
рискнуть, а?
Мне стало ясно: коварная Мышильда, поняв, что на юг я ее в
этом году не повезу, решила использовать семейное предание в корыстных целях:
прокатиться за мой счет за триста километров и пожить в древнем русском городе
в комфорте и довольстве. Мышь делила коммуналку с тремя веселыми соседями и,
само собой, мечтала хоть в отпуск вырваться из этого рая. Чтобы испортить ей
настроение, я поинтересовалась:
— А кто будет финансировать экспедицию?
Лицо сестрицы еще больше вытянулось, глазки сверкнули, и
она, тяжко вздохнув, затихла.
Закончив обход кладбища, мы побрели к стоянке, где нас
ожидал мой «Фольксваген». К сожалению, не один. Рядом с ним пасся инспектор
ГАИ, весело насвистывая и зазывно поглядывая по сторонам, а я только теперь
обратила внимание на табличку, под которой пристроила свою машину, —
«Только для служебного транспорта».
— Отшить его? — подхалимски предложила Мышь, как
видно, все еще мечтая о сокровищах. Я пожала плечами и зашагала решительнее.
— В чем дело? — пропела я ласково. Страж порядка
резко повернулся и замер. Нос его находился как раз на уровне моей груди. Он
приподнял голову, слабо охнул и начал заваливаться влево. — Жарко
сегодня, —
