— Чего дальше… Иваныч ушел, а эти мне допрос устроили —
куда ты бежать задумала. А я говорю: «Куда ж ей бежать, если она к Сашке неровно
дышит и все затеяла с большой на него обиды. Вон, — говорю, — сидит
под горкой, любимого дожидается». И тычу на «Фольксваген». А этот чертов Макс
ядовито спрашивает: «У сестрицы вашей справка есть?» — «Откуда?» — говорю. А он
мне: «Из психушки». — «Справок у нее сколько угодно, и из психушки и из
иных мест, а убегать она никуда не думала, просто на Сашку за мумию
разозлилась, за то, что про деньги умолчал, то есть, выходит, обманул. А она
страсть как обманщиков не жалует…» Десять минут говорила…
— Молодец, — похвалила я и закрыла блаженно глаза.
Спали мы до самого обеда, а потом пошли копать. Только за
лопаты взялись, как на пустыре появились Макс, Сашка и задумчивый Коля-Веник.
Макс устроился на фундаменте и стал ко мне приставать:
— Клей говорит, ты рассказывала, будто тут полно ходов
подземных?
— Никакого Клея я не знаю, — хмуро ответила я.
— А его ты знаешь? — ткнув в Сашку пальцем,
спросил Максим.
— Его знаю, — согласилась я. — А если ты
моего парня будешь всякими глупыми словами обзывать, получишь по носу.
Макс моргнул, потом спросил удивленно:
— Ты чокнутая, что ли?
— Завязывай хамить, — влез Сашка. —
Разговаривай с ней по-нормальному, а не можешь, так и мотай отсюда.
Я удовлетворенно кивнула, Сашка сурово нахмурился, а Макс
раздвинул рот до ушей. После чего ласково спросил:
— Елизавета Петровна, а Александр Сергеевич говорил,
будто вы ему про ходы рассказывали.
— Рассказывала, — кивнула я и у Сашки спросила:
— Ты правда Александр Сергеевич?
— Правда.
— Красиво. Мне нравится.
— Я рад, — сказал он совершенно серьезно.
— И я, — сказал Максим. — Елизавета Петровна,
а где эти самые ходы?
— Я только один знаю. Тот, откуда мумию свистнули.
— Так, может, всего один и есть?
— Нет. Должен быть другой. Где-то во флигеле. Через
него вредитель шастает. Мы капкан ставили, но он не попался.
— Значит, во флигеле?
— Вот что, Макс, — заявила я, опершись на
лопату. — Сашка темнить стал и баксов лишился. Ты начнешь воду мутить, я и
тебя чего-нибудь лишу. Так что давай по-честному. Мы с Марьей сокровища ищем.
Они наши, то есть семейные. Мы жмотов не любим и сами не жмотничаем, так что
если в долю хотите — пожалуйста, будем вместе искать.
— Мне ваши сокровища без надобности, — заявил он.
— Чего ж тебе тогда? — нахмурилась я, а Мышильда
тут же влезла:
— По какой такой надобности тебе здесь отираться, если
наши золото-бриллианты не нужны?
— У меня свой интерес, — хмыкнул он.
— Не пойдет. Скажи какой или проваливай от нашего фундамента.
— Скажи им, — кивнул Сашка. — Они не
проболтаются.
— Не проболтаемся, — заверила Мышильда.
Макс тяжко вздохнул, посмотрел в небо, затянутое темными
тучами, и спросил:
— Вы знаете, кто такая ваша мумия, о, черт… кто такой?
— Ну… — пожала плечами сестрица. — Ленкин ухажер.
Максим скривился.
— Точно. При нем были большие деньги. Не его. Он их
где-то запрятал, а мы должны найти их.
— Ясно, — вздохнула я. — Ищите. Мы не против.
Ваши деньги нас не интересуют, на чужое не заримся.
— Спасибо, — поблагодарил Максим, а я спросила:
— Только с чего вы взяли, что он их здесь спрятал, мало
ли мест на свете?
— Их только накануне пожара к нему доставили.
— Может, деньги сгорели? Они бумажные, а полыхало будь
здоров.
— Не такой он дурак, чтобы в доме оставить. Менты с
обыском явятся, и денежки тю-тю… Нет, тайник должен быть надежным. Вот я и
подумал об этих ходах. Место идеальное.
— Да, — согласились мы с Мышильдой. — Если,
конечно, Ленкин ухажер о них знал.
— Ну, если знал об одном, мог знать и о другом…
— Логично, — согласилась сестрица, погрызла ноготь
и добавила:
— Будем искать. Мы сокровища, вы свои деньги.
На том и порешили.
День прошел мирно и находками не потряс. Ближе к вечеру
Максим куда-то исчез, чему мы совсем не опечалились. На пустыре стало веселее,
даже Колька немного пришел в себя и порадовал речами. Парень он был не простой,
на жизнь смотрел философски, очень многое в ней его печалило, и он хотел бы
внести в нее кое-какие изменения. Одним словом, самородок. Мышильда его зауважала
и ближе к вечеру обращалась уже исключительно по имени-отчеству, то есть
Николай Васильевич, а он к ней Марья Семеновна. Предпоследний, явившись звать
нас к ужину, присел послушать разговоры, задумался надолго, вдохновился и,
взобравшись на фундамент, прочел «Быть или не быть». Мы озарились лицами и
посветлели душой, после чего Михаил Степанович, глядя на реку, исполнил «Ой, ты
степь моя»…
По домам разошлись поздно, чувствуя себя совершенно родными.
Иннокентий Павлович сидел на скамейке возле своего дома и громко вздыхал.
Евгений, начавший день в пять утра и встретивший солнце с участковым Иванычем,
потом очень долго успокаивал нервы, взбудораженные пожаром, то с Михаилом
Степановичем, то с горевавшим Иннокентием и теперь к ужину выйти не мог, так
как почивая в кресле в мамашиной спальной. Ужинать втроем было непривычно, и мы
пригласили Сашку с Колей-философом (Макс по-прежнему отсутствовал). Поужинали,
еще немного поговорили, спели на два голоса под руководством умелого Михаила
Степановича «Нас извлекут из-под обломков», и Коля неожиданно всплакнул, а мы с
Мышильдой решили, что он был танкистом. Потом выяснилось, что танкистом был не
Коля, а его отец, но отца он никогда не видел, потому что тот так и не женился
на его матери. В общем, посидели душевно и ближе к полуночи отбыли спать.
