Его поглотила пучина ненависти и злобы. В спину ему неслись выкрики:
– Урод! Поджигатель! Тварь!
Потом прозвучал призыв: «Бей подлеца!». И тут же из толпы ответили: «Нечего об говно руки марать!»
Каждое слово – как пощечина. Лучше бы его били…
Марина, опередив Женю, ожидала его на выходе. Он медленно прошел сквозь расступившуюся толпу – в разорванной одежде, покрытой плевками, с расцарапанным лицом. Из разбитого носа капала кровь, заливая рубашку, юноша отирал ее рукавом, но она снова собиралась и капала, стекала ярко-алой струйкой по губам и падала на грудь. Народное правосудие привело приговор в исполнение.
Евгений выглядел жалко. Бледный, ссутулившийся, пытающийся казаться меньше, совершенно покорный судьбе.
– Идем, – приказала женщина, увлекая его за собой.
– За что? – простонал Женя, когда Алексеева почти насильно умывала его в туалете.
– Им нужна жертва. Людям всегда нужен виноватый, – спокойно ответила она, вытирая его лицо полотенцем.
– И ты… – всхлипнул парень, дрожа всем телом.
– И я, – подтвердила Марина, вытирая его руки от плевков влажной тканью. – Выделиться из коллектива? Начнутся вопросы, а ответов я не знаю. Лучше вместе со всеми.
– Что дальше?
– Работай, думай о смысле жизни. Все в этом мире течет и меняется. Глупостей не делай, на провокации не реагируй, и все рано или поздно уляжется, – сказала женщина, опускаясь на корточки возле его ног. – И береги себя. Ноготь до мяса содрал. Больно? – спросила она, намочив тряпку в воде и вытирая его ноги.
– Все равно. Лучше бы было больно. Зачем ты это делаешь? Ты же вместе со всеми, – парень смотрел на нее сверху вниз.
Она подняла на него глаза, но даже сидя на полу, она все же не казалась такой жалкой, как осужденный.
– Сострадание, милосердие, называй, как хочешь. Не в моих правилах добивать поверженного. Ты много выстрадал. И что бы ты ни сделал, мое расположение к тебе останется неизменным. Ты похож на моих мальчишек из бункера в Раменках. Такой же юный, поспешный и ошибающийся, – спокойно говорила женщина.
– У тебя слишком много тайн.
– Чего и тебе советую. Чем загадочнее ты для простых смертных, тем дольше удержишься на плаву. Даже если у тебя нет ничего за душой. А я привыкла. Ты же читал мой дневник. Сколько я тайн хранила? Судьба выбирает каждого из нас. Никому не достается больше, чем человек может унести. И тебе тоже. Ты со всем справишься. Все будет хорошо, – Марина встала рядом с ним, подвела к большому зеркалу. – Посмотри на себя. Ты – сильный. Ты – смелый. Ты все выдержишь.
Парень увидел свое бледное, перекошенное лицо с разбитым носом и расцарапанными щеками. Он вздохнул и отвернулся.
– Я поручаю тебя заботам Анны Ивановны, старшей дежурной. Она тебе даст задание. Еще увидимся, – улыбнулась на прощание женщина.
Дверь уборной захлопнулась. Парню на мгновение показалось, что с таким звуком опускается топор палача. Женя чувствовал себя приговоренным к смерти, хотя ему даровали жизнь.
Его размышления прервала пожилая дама в синем халате.
– Ну что, пиротехник хренов, на тебе швабру, на ведро. У нас в убежище четыре сортира и душ, это все теперь твоя вотчина. Слава богу, избавлю девчонок от этого позорного дежурства, а то, что ни смена, то скандал, мол, не буду унитазы драить. Коридоры и зал тоже моешь. Часов в шесть встаешь, до подъема, и до отбоя моешь. Спать тебе матрас кинем в каморке, где швабры. Я лично ходить и проверять буду, увижу грязный толчок – голову отверну, я на руку горячая. Приступай, – приказала она.
Голос у Анны Ивановны был неприятный, резкий, но лицо не злое. Жене показалось, что все могло быть хуже. Мыть полы – работа не самая легкая и почетная, но все лучше, чем расстрел.
На следующий день парень понял, что ошибался.
Ночной дежурный брезгливо пнул его носком сапога.
– Иди, поломойка, работать пора, – процедил он, выходя из комнаты.
Женя сел на жестком матрасе, осоловело заморгал, вглядываясь в полумрак коридора. С утра в бункере было прохладно, порванная в клочья рубашка совсем не грела. Вчера Анна Ивановна отказалась выдать ему новую одежду, сославшись на распоряжение начальства. В своих лохмотьях парень и вышел в общий зал.
Ночные дежурные накрывали завтрак, пока он возил тряпкой по полу. Отжимать серую грубую мешковину приходилось вручную, и скоро пальцы онемели в ледяной воде.
Население бункера позавтракало и потянулось в уборную. Кажется, все сплотились в едином порыве ненависти к несчастному и изощренно издевались над осужденным.
Девушки отворачивались, едва Женя показывался с тряпкой на пороге туалетной комнаты. Молодые люди всячески пытались сделать жизнь парня невыносимой. После них в кабинках на полу оставались характерные желтые лужи, на зеркалах какой-то гадостью выводили «Женя – дрянь!» и известное слово из трех букв.
В лицо летели оскорбления, каждый считал делом чести толкнуть уборщика или плюнуть ему под ноги.
К обеду Женю мутило от усталости и отвратительной вони, которая въелась в одежду и кожу рук. Пришла Анна Ивановна, критически осмотрела результаты работы, зацокала языком.
– Не стараешься, – пожала плечами она. – Ну, иди, обедай. Миску возьмешь у дежурных, и дуй к себе в коморку, за столом тебе не рады.
Парень закусил губу. Каждое слово обжигало его несправедливостью. Унизительно. Больно.
«Я этого не делал. Не делал. Не делал», – как молитву, шептал он про себя, торопливо шагая через зал. За столом стихли разговоры, все внимательно смотрели на него.
– Жри, – презрительно фыркнул Сергей, назначенный дежурным по кухне, плюхая ему в миску половник супа.
– Мы когда-то были друзьями, – напомнил Женя, подняв голову.
– Слышали, народ? – громко сказал парень. – Эта мразь меня другом назвала. Я с таким, как ты, в одном поле срать не сяду, понял?
В зале захохотали. Егор Михайлович взглянул со своего места, но не вмешался, а отвернулся. Марина хотела что-то сказать, но передумала. Промолчала, делая вид, что занята содержимым своей тарелки.
«И ты туда же», – горько подумал юноша, спеша к выходу через зал.
Не заметив подножку, упал, расплескав суп по полу.
– Так и жри, с пола! Самое место! – полетели в спину обидные выкрики.
Женя поднялся и побежал прочь.
– Убрать не забудь, – крикнула вслед Анна Ивановна.
Пока все ели, парень собирал тряпкой разлитый суп. Это занятие могло показаться бесконечным, потому что на пол летели остатки из тарелок. Начальство смотрело на этот акт откровенного издевательства и вредительства с явным неудовольствием, однако вмешиваться в эту показательную порку не желало.
