Женщина щурилась от света. Сонная, беззащитная, сейчас она была совсем не похожа на равнодушную и холодную Алексееву, которую бункер видел днем. На ней была длинная рубашка на голое тело, в неярком свете лампочки было заметно, что ее неестественно худые ноги покрыты страшными зажившими шрамами – следами мутации и экспериментов полковника. Марина поежилась, устало потерла виски, жестом пригласила Женю сесть, но тот остался стоять.
– Доброе утро, – недовольно проворчала Алексеева. – Что случилось?
– Ответь мне – почему я? – без приветствия начал парень.
– Ты за этим меня разбудил ни свет ни заря?
– Ответь!
– Что ты хочешь знать, Женя? Почему тебя унижают и мучают? Потому что ты осужден за поджог бункера, и Егор отдал тебя народу на расправу. Почему именно тебя? Потому что все улики были против тебя. Что еще тебя интересует?
– Ты знаешь, что я не виноват, – парень смотрел на нее исподлобья, почти с ненавистью.
– Кто тебе это сказал? – удивилась Марина, но явно притворно.
– Это был не вопрос, – мрачно процедил Евгений. – Ты знаешь, что я не виноват.
Алексеева склонила голову набок, пристально наблюдая за ним.
– И чего же ты хочешь от меня? – наконец спросила она.
– Помоги мне!
– Нет.
Парень шагнул вперед, его затопила ярость и обида, казалось, он готов был броситься на женщину с кулаками, избить, уничтожить, только бы не видеть этого равнодушного, усталого взгляда с примесью унизительной жалости.
– Ты… ты… – юноша задохнулся от возмущения.
– Сядь! – строго приказала Марина.
– Ты должна мне помочь! – крикнул парень, замахнувшись на нее.
Алексеева встала – бесстрастная, невозмутимая. Она была на голову ниже его – худая, изможденная – но куда сильнее.
– Ну, бей, – тихо сказала она, не отводя взгляда. Женя замер, но руку не опустил. – Бей же, ну! Ты же за этим сюда явился, выбить из меня правду, выплеснуть гнев и обиду. Если тебе станет легче, ударь меня, я ведь причина всех твоих бед, так ты думаешь?
Он вдруг смутился, сделал шаг назад. Ее спокойствие выводило из равновесия, запал иссяк, рука бессильно упала вниз.
– Остыл? – продолжила Марина. – Теперь сядь. Я не могу тебе помочь. Ты знаешь, что я здесь – никто, у меня нет никаких привилегий. Да, Олег и твой отец хорошо отнеслись ко мне, да, моя помощь во время пожара и по пути сюда помогла мне завоевать их расположение. Но подумай сам, что будет, если я выскажусь в твою защиту. Да и что я скажу?
– Правду, – чуть слышно проговорил парень. – Всю правду, какой бы она ни была.
– Какую правду, Женя? Ты обвиняешь меня?
– Ты врешь всем. Ты знаешь куда больше нас. Что происходит? Почему ты была уверена, что Олег примет нас? Почему ты, именно ты разбудила отца, когда начался пожар? Почему ты знала, что побег от военных удастся? Почему?! – вопросы посыпались бесконечным потоком, юноша задрожал, не в силах себя контролировать, вцепился побелевшими пальцами в спинку стула.
– Я ничего не знала, дружочек. Я надеялась на удачу. Побег был нашим последним шансом на спасение, во время пожара я первая услышала крики о помощи. Рыбаков принял нас из сострадания, он добрый человек, разве он мог бросить на произвол судьбы женщин и детей? Хорошо, если предположить, что это не ты поджег бункер, то кто? Кого ты поставишь на свое место? Никто не поверит ни тебе, ни мне.
– Ты не хочешь мне помочь. Я помогу себе сам. Завтра же скажу при всех, что я не поджигатель, не сволочь! Буду просить о милосердии, умолять отца, чтобы он разобрался во всем! – запальчиво воскликнул Женя.
– Сделаешь только хуже, – грустно заметила Марина.
– Хуже?! Куда уж хуже?! – парень вновь сорвался в крик. – Они плюют мне под ноги, они все ненавидят меня! Да лучше сдохнуть, чем так! И ты, ты… За что? Твое безразличие мне больнее, чем презрение отца!
Алексеева вздрогнула, ее глаза расширились, и в них проскользнуло что-то человеческое, несвойственное ей.
– Не надо так. Я – чужой человек, не привязывайся ко мне, дружочек. Будет хуже. Пожалуйста, – лицо Марины на мгновение стало совсем детским, из-за холодной маски опытной, повидавшей многое женщины вдруг показалась юная девчонка, когда-то давно, в день Катастрофы взвалившая на себя непосильную ношу. Алексеева испугалась самой себя, этих чувств, ей захотелось оттолкнуть этого наивного мальчишку, прогнать его прочь, чтобы он не смел, не смел искать у нее поддержки и защиты!
– Уходи. Пожалуйста, уходи, – попросила она, отворачиваясь.
– Я обязательно узнаю правду, – пообещал Женя, вставая.
Он вышел в коридор и добрел до своей каморки. Бросил взгляд на часы, показывавшие без пятнадцати шесть. Долгая беседа не принесла ничего, только растравила раны. Юноша поднял ведро и швабру и вышел в общий зал. Его терзали сомнения.
Завтрак принес свою череду унижений. Парня по-прежнему не принимали за общим столом, презрительно отворачивались, когда случайно встречались с ним взглядами. У Жени внутри ширился и зрел мучительный протест, готовый в любой момент вырваться наружу. Отчаяние поднималось волнами, душило, терзало. Наконец этот гнойник лопнул.
Евгений в сердцах пнул ведро ногой, и оно со звоном покатилось по полу, плеснуло грязной водой. Разговоры мгновенно стихли, и весь зал уставился на парня.
– Я не виноват! – крикнул он. – Меня подставили! Вы не хотите понимать, вы сделали меня жертвой! Затравили! Нелюди!
Олег Семенович поднялся было с места, чтобы вмешаться, но Егор опередил его.
– Кто тебя подставил? – мрачно спросил отец, глядя в сторону.
Женя отбросил швабру и с внезапной смелостью и поспешностью заявил:
– Алексеева!
В зале стало совсем тихо, все присутствующие затаили дыхание, ожидая продолжения.
– Ты обвиняешь Марину Александровну в поджоге? – недобро спросил Коровин-старший, опираясь руками на стол.
– Нет, я… – начал было парень.
– Я повторяю вопрос: ты обвиняешь Марину Александровну в поджоге? Ты хочешь сказать, что это она вылила бензин в шахту генераторной и подожгла его? – перебил осужденного отец.
– Нет, – выдохнул Женя. Правды он не знал. Ему вдруг стало ясно, насколько глупым и безнадежным было его положение. – Но…
Слова кончились. Никаких резонных аргументов не было, Марина была права. Своей выходкой он сделал только хуже. Опозорился при всех, закопал себя еще глубже.
Егор Михайлович тяжело дышал, справляясь с собственной яростью.
– Тогда закрой свой поганый рот и продолжай мыть пол. Не смей позорить честное имя женщины! Мало того, что ты – преступник-поджигатель, так еще и лжец! Пытаешься оправдаться за чужой счет! Ты должен быть благодарен за то, что тебе сохранили жизнь, но нет! Ты решил нагло врать при всех! – боль начальника бункера, тяжкое напряжение последних месяцев претерпели странные метаморфозы и превратились в ненависть к собственному сыну. Ненависть горячую, злую.
