Алексей поджал губы, в его глазах промелькнула смертельная усталость.
– Ты теперь для них – символ. Если сюда просочится страх, мы дружно сойдем с ума от своей беспомощности, и тогда Рябушеву останется только передушить всех нас, как лисице в курятнике. Ну же, выше нос, не смей унывать. Мы пока еще живы, а значит, не все потеряно.
– Порой жизнь бывает хуже смерти, – печально ответил юноша, и у него перед глазами встали измученные лица заключенных полковника. Однако парень пересилил себя и с трудом улыбнулся.
– Я знаю. Но моя жизнь оборвется раньше, чем вояки прорвутся сюда и начнут творить свои черные дела. Пока я жив, им не пройти, – сурово ответил Вайс, давая понять, что этот разговор окончен.
* * *
Марина стояла у стены бывшей казармы, погруженная в мрачные мысли. Внутри было пусто, ни чувств, ни эмоций. Слезы кончились, и не осталось ничего.
Она не нашла тела Жени на поверхности. Снег замел все следы, чистое белое покрывало. Надежды не было. Женщина была уверена, что ее несчастный мальчик уже мертв.
«Зачем я здесь? Почему еще живу? Долг? Едва ли. Чему верить, кому молиться? Не знаю. Я запуталась, запуталась, потерянная, брошенная всеми маленькая девочка. Кто я такая? Не знаю. Почему служу полковнику? Не знаю. Существование по инерции, без всякого смысла. Это расплата. Пусть будет так. Ненавижу. Всех ненавижу, весь этот мир. Я не верю в людей. Лучшие погибли, остались те, кто выгрыз себе кусок хорошей жизни предательствами и жестокостью. Я переступила через себя. Пути назад нет, можно только пулю в лоб. Даже боли нет. И плакать не получается. Почему так? Не знаю. Ничего не знаю. Никого не могу защитить. Никому не в силах помочь. Меня больше нет».
Алексеева выдохнула и пошла по темному коридору к клетке, где были заперты подопытные Доктора Менгеле. В глубине души она знала, что увидит там. Но не хотела этого видеть.
Прошло двое суток с момента, когда заключенные остались одни. Те, кому оставили одежду, могли спасти жизнь своим товарищам. Но они не пожелали этого сделать.
Сквозь решетку на Марину затравленно смотрели двое. Остальные были мертвы. Все вещи умерших выжившие надели на себя и забились в разные углы, не пытаясь согреть друг друга, полные взаимного недоверия и ненависти.
– Почему? – тихо спросила женщина, не в силах смотреть на белые от холода трупы. – Вы могли спастись все. Почему вы не помогли товарищам?
Заключенные молчали, глядя исподлобья, совсем по-звериному.
– Почему?! – крикнула Алексеева, не в силах справиться с собой. – Вы же люди! Хомо сапиенс! Мы должны помогать друг другу, а вместо этого готовы перегрызть глотки! Все мы – монстры, и все сдохнем от собственной злобы!
Марина выхватила из кобуры пистолет.
– Не надо! – один из пленников попытался отползти, спрятаться за телами умерших сокамерников.
Раздались два выстрела. Теплая кровь задымилась на холоде. Женщина отвернулась и пошла прочь.
«Ты уже много лет палач. А палачам даже в средние века руки не подавали. И тебе никто не подаст, ты заслужила это. Расплачивайся, кайся! Тебе не смыть своих грехов!»
– Эксперимент провалился. Все образцы мертвы, – доложила Алексеева Доктору Менгеле, спустившись в бункер.
– Часовые слышали выстрелы, – подозрительно сощурился ученый.
– Добила выжившего, он уже не жилец, – спокойно сказала женщина.
– Я не давал тебе приказа.
– А я не давала вам разрешения вводить ваш транквилизатор моему пленнику, – она смотрела мужчине в глаза, не отводя взгляда.
– Да как ты смеешь! – взвился Геннадий. Казалось, он был готов броситься на нее с кулаками.
– Что вы мне сделаете? – насмешливо поинтересовалась Марина. – Прикажете убить, отправите на нижний ярус? Уязвим только тот, кто боится. Мне все равно.
Доктор Менгеле повернулся на каблуках и приказал часовому:
– Рябушева позови!
Спустя несколько минут явился и полковник. Гена, брызжа слюной, кричал о неповиновении и наказании, но Андрей Сергеевич был спокоен.
– Ну что? Зачем пристрелила образцы? – наконец спросил он, когда ученый успокоился.
– Потому что они были нежизнеспособны. Это – милосердие.
– Гене ты сказала другое. Это месть за твоего мальчишку?
– Пусть так. И что теперь? Расстреляете меня?
– Сдай-ка пушку, – беззлобно потребовал Рябушев.
Алексеева спокойно протянула ему пистолет.
– Боитесь, что я окончательно свихнусь и убью вас? Зря. Если я захочу вас убить, вас ничего не спасет. Бросите в карцер? Пожалуйста. Мне уже все равно.
Рябушев пристально посмотрел на нее, усмехнулся и вернул ей оружие.
– Не сомневаюсь в твоей лояльности, – бросил он. – Забавно, но ты убиваешь только тех, кого тебе жалко.
– Оказываю последнюю милость. А вас мне не жалко, можете не бояться, – презрительно бросила женщина и пошла прочь.
На нижнем этаже бункера было очень шумно и людно. Работы по расчистке туннеля были почти закончены, свободное население убежища занималось очисткой механизмов гермозатвора, но пока без особых успехов. За двадцать лет петли и приводы проржавели и не работали.
Марина торопливо шла через зал, стараясь не смотреть по сторонам. Ей наперерез бросился Олег Семенович. За полторы недели, проведенные у военных, он осунулся и казался совершенно несчастным.
– Андрей обещал моих людей на третий этаж, а сам сюда, так же нельзя! – залепетал он, пытаясь схватить женщину за рукав.
Она брезгливо отстранилась.
– И чего же вы от меня хотите? – нервно спросила Алексеева.
– Вы же можете с ним поговорить! Попросите Андрея, он обещал, мои люди мучаются здесь! – умолял толстяк. У него прыгали губы, трясся похожий на желе подбородок.
– А раньше ты чем думал? – раздраженно зашипела Марина. – Когда своих же людей Рябушеву отдавал в рабство? Продался, старая жаба, а теперь опомнился? Понял, что натворил?
– Но я же… Он обещал помощь… У меня не было выбора… – бессвязно оправдывался Рыбаков.
– Ты – дрянь, просто дрянь. Они все тебе верили, надеялись на тебя. Ты не их спасаешь, а свою шкуру. Знаешь, что скоро окажешься вместе с ними. Ты мне противен. Размазня!
– Пожалуйста, скажите ему, попросите, Андрей обещал, он обещал! – с мольбой воскликнул Олег. – Заложники были гарантией того, что со всеми остальными будут обращаться хорошо! Я хотел отделаться малыми жертвами, но меня обманули!
Женщине вдруг стало невыносимо противно. Это все оправдания, жалкие попытки успокоить свою совесть. Мужчине не хватало смелости признаться самому себе, что он совершил отчаянную подлость и прогадал, и Алексеева не испытывала к нему ничего, кроме отвращения.
