Тяжелый мысленный монолог не прекращался ни на минуту. Марине было паршиво. Жестокий внутренний голос острым скальпелем вскрывал душевные нарывы, мучил, заставлял вспомнить все. Трудно признаться самой себе в том, кто ты есть на самом деле. Трудно и больно осознавать, что все усилия были напрасны. Но скоро все закончится.
Впереди показался освещенный зал убежища теплоцентрали. Женщина взглянула на часы. Сорок минут. Так много – и так мало, жалкая песчинка в контексте вечности. Она вдруг подумала, что никогда не воспринимала время так – как неизбежность и судьбу. Ее всегда занимали события, происходившие в конкретную минуту, нужно было думать наперед, пытаться заглянуть в будущее, планировать, решать, веруя, что все зависит только от человека. Но сейчас Марине с внезапной ясностью открылось иное. Она поспешила к кабинету Рябушева, и в голове снова зазвучал внутренний голос, почему-то напоминавший ей о далеких годах молодости. «Все так сложно – и в то же время удивительно просто. Каждая секунда – это всего лишь момент. Завершенный в пространстве и времени, точка во вселенной, которая просто есть, сама по себе, и как только кончается «сейчас» – оно уже становится прошлым. Пытаться предугадать, что будет дальше, бесполезно и глупо, потому что когда наступит завтра – это будет такое же сегодня, множество таких не связанных друг с другом точек, для удобства человека названных часами, сутками, годами. Время существует от начала времен, оно бесконечное, точка за точкой, мгновение за мгновением, уходит в прошлое, и нет никакого будущего. Мирозданью все равно, что будет с теми, чья жизнь слишком коротка, чтобы беспокоиться о ней. А люди никак не желают этого понять, трепыхаются, борются, строят планы на сутки, на год вперед, на всю свою жизнь. Живут этим светлым будущим, верят, надеются, ждут, что вот-вот, будет лучше, нужно лишь немного потерпеть. И уж завтра-то все будет иначе. И им, глупым, невдомек, что никакого «завтра» нет. Есть просто несколько тысяч секунд-точек. Человек проживает прошлое и настоящее, но он не может прожить будущее, потому что «завтра» каждое утро превращается в «сегодня». А между тем, все уже давно определено заранее. Возможно, в какое-то из этих убегающих мгновений жизнь оборвется, и тогда уже не будет ничего. Что бы там ни говорили мудрецы-теологи, смерть – это просто смерть. Нет никакой вечной жизни, рая и ада, никакой дьявол не поджарит тебя на сковородке за твои поступки. Это человек придумал иные миры после того, как жизнь в мире земном оборвется, чтобы не было так страшно. Чтобы знать, что те жалкие семьдесят лет, отведенные природой, – это не конец, впереди ждет вечность. Все мы так тянемся к ней, но сами же отрекаемся, придумывая границы и условности. А смерти – нет. Есть дорога в бесконечность».
Тридцать пять минут. Не слишком много для задушевных разговоров. Но Марине было достаточно. Женщина задумчиво покрутила на руке часы, нервно одернула куртку. Ей не хотелось этого разговора. Тратить драгоценные минуты на такое бесполезное дело? Жалко. Но полковник не должен ей помешать. Алексеева недовольно повела плечами. Скорее всего, в арсенале уже обнаружили пропажу гранаты, и вскоре доложат командиру. Главное сейчас – потянуть время, пока стрелки не покажут без десяти пять утра. Ну а тогда, если что-то пойдет не так, придется попробовать себя в роли смертницы. Не захочется ли смалодушничать, не станет ли страшно? Нет, Марина уже давно приняла для себя неизбежность конца. Но все-таки напоследок хотелось обойтись без эксцессов.
Женщина вошла в кабинет Алексея, где теперь расположился Рябушев. Он сидел за столом, внимательно разглядывая какие-то документы.
Марина села на стул, в кармане нащупала успокаивающе-холодный металл ручной гранаты.
– Чем обязан? – мужчина поднял глаза.
Она пристально взглянула на него.
– Андрей, ты боишься смерти?
– С чего бы такие вопросы?
– В жизни есть кое-что похуже смерти, тебе это прекрасно известно. Ты боишься хоть чего-нибудь? – тихо спросила женщина.
– Думаю, уже нет, – усмехнулся полковник. – А чего боишься ты?
– Я? – Алексеева на пару мгновений задумалась. – Я боюсь ложных надежд. Как говорил Ницше, надежда – худшее из зол, она продлевает человеческие муки. Разочаровываться обычно очень больно. Скажи мне, что дальше? Три года пройдет, ресурсы рано или поздно подойдут к концу. Если эксперимент провалится, как ты представляешь жизнь дальше? Мы все прекрасно знаем, что уровень радиации продержится таким еще долго. Если пластохинон – обманка? Что дальше?
– Тогда и будем думать. Человечество выжило за самые страшные двадцать лет, значит, и дальше не пропадет, – невозмутимо парировал Андрей Сергеевич.
– Ты веришь в то, что говоришь с трибун? О кастах, обновленном мире? Ответь мне честно, ты правда в это веришь?
Тридцать минут. Скоро нужно будет идти. Его ответ ничего не изменит, решение принято. Карфаген должен быть разрушен.
– Я верю. Ты тому – живое подтверждение. Разве тебе не хотелось бы выйти на поверхность, жить там, вернуться в свой дом, который мы восстановим из руин? – вкрадчиво поинтересовался мужчина.
– Ты же понимаешь, что у всей выжившей популяции не хватит людей и сил, чтобы вновь запустить заводы, построить города, мы скатываемся в средневековье. А в метро, на некоторых станциях, царит первобытный хаос. И мы с тобой так спокойно беседуем тут только потому, что на складах хватает продовольствия, в цистернах еще достаточно газа, светят лампы и течет вода, очищенная довоенными фильтрами. Когда всего этого не станет, где мы окажемся?
– Родятся новые поколения детей, более приспособленные, более живучие, устойчивые к радиации, и мы, как новые Адамы и Евы возродившегося мира снова заселим землю.
– Хорошо, пусть так. Пройдет тысяча лет, мы переживем средневековье с инквизицией, крестовыми походами и феодальным рабством, заново откроем Америку, накопим капиталы. Вырастут и возмужают новые ученые, которые опять создадут якобы мирный атом, который снова раскаленным огнем обрушится на города. История – это бесконечный цикл, мы пережили один конец света, чтобы стать далекими предками тех, кто уничтожит этот мир в следующий раз? – в голосе Марины засквозила грусть.
Все безнадежно. Восстанавливать то, что было единожды уничтожено, ради новой Катастрофы? Выйти из-под земли, восстать из пепла, чтобы снова туда вернуться? Нет, человечество должно погибнуть, целиком и полностью, уступить свою нишу более разумным существам. Эволюция за миллионы лет создаст обновленного сапиенса, который будет любить себе подобных. Планета возродится, сбросит с себя радиоактивные облака, земля очистится, пройдут века. И тогда новый разум, следуя своему пути, откопает остатки цивилизации, погубившей саму себя, и никогда не повторит ее ошибки. Но те люди, что помнят Катастрофу, их дети и внуки должны умереть. Карфаген должен быть разрушен.
Пальцы снова нащупали в кармане металлические грани. Пятнадцать минут.
– Не смею тебе мешать. Я поняла, – Марина поднялась со стула и направилась к выходу.
– Ты слишком плохого мнения о людях. Есть лучшие представители рода человеческого, есть худшие. Первые будут править, вторые – служить, таков девиз нового мира, – бросил ей в спину Рябушев.
