– Но я сам это, к сожалению, замечаю, – сказал Ребман.
– Почему «к сожалению», вы предпочли бы быть русским?
Ребман склонил голову набок:
– Был момент, когда я… Пожалуй, я ничего не имел бы против, если бы появился на свет в России и не знал другой родины. – Кстати, мою первую любовь тоже звали Женя – по-швейцарски Жени.
– Насколько я могу судить по рассказам о ваших вкусах и претензиях, за вами тянется целый шлейф таких историй… Но почему вы сказали, что ее «звали» Жени, разве теперь у нее другое имя?
– Нет, то же, но теперь оно выбито на могильном камне.
– Ах, простите!
– Дело прошлое, теперь боль утихла.
– Вы так быстро забываете дорогих вам людей?
– Не так уж быстро: во-первых, как вы могли заметить, я о ней не забыл, а во-вторых, следует учесть, что с тех пор прошло более двадцати лет.
Женя погрозила ему пальчиком:
– Однако вы рано начали. У вас богатое прошлое! Думаю, вас следует остерегаться.
Ребман улыбается:
– Это мне уже приходилось слышать. Курьезно, право, как все в жизни повторяется.
Когда танец закончился и они снова сели, Женя попросила:
– Расскажите же мне поподробнее об этом вашем романе! Это действительно была настоящая любовь?
– Во всяком случае, с моей стороны. Я ведь даже хотел жениться на прекрасной Жени, которая уже была замужем! Вы только подумайте, четырехлетний малец склонял двадцатипятилетнюю молодицу к двоемужеству! И до этого бы дошло, мы оба были готовы идти под венец. Но тут она… Ах нет, с этим не шутят! Ее конец был таким трагичным – бедная, прекрасная тетя Жени. Вся ее судьба была печальной. Несчастный брак со старым богатеем по воле родителей. В этом была причина ее преждевременного ухода. Так поступать нельзя ни при каких обстоятельствах, даже из самых лучших побуждений, даже для того, чтобы исполнить волю самых близких тебе людей.
– А родители еще живы?
– Чьи, тети Жени? Не знаю.
– Нет, ваши.
– Ах, мои! Я не уехал бы на чужбину, если бы мать была еще жива. Отец умер давно, когда я и на свет ещё не появился. Несчастный случай. Упал во время занятий альпинизмом, сломал позвоночник. Говорят, он был веселым парнем, жаль, не дожил даже до моих теперешних лет.
– А кто же вас воспитывал?
– Мать, насколько могла, пока была жива. Это уже тогда было нелегкой задачей. А теперь она была бы еще труднее! Радуйтесь, что у вас нет брата.
Женя улыбается:
– Мы бы многое отдали, чтобы у нас был брат. Мальчики ведь намного интереснее в детстве и намного преданнее.
– Да, но только чужие мальчики, и то – когда вырастут.
– А в каком возрасте вы потеряли мать?
– О, с тех пор тоже уже прошло десять лет. Уже десять лет, как я живу среди чужих людей…
Вдруг он осекся: «Как это я дошел до того, что исповедуюсь первому встречному!» Но все же продолжил рассказ. У него было такое чувство, словно он вернулся домой из далеких странствий и теперь делится с сестрой всем пережитым. Он рассказывал о родной деревне, которая в детстве казалась ему целым миром и которую он тогда не променял бы даже на рай.
– А теперь?
– Теперь? Кажется, будто мне все это во сне привиделось, а когда наступил день, видение превратилось в размытую картину. Думаю, что почувствовал бы себя чужим, если бы снова вернулся туда. Все как-то потускнело и, наверное, больше никогда не прояснится.
Молодая девушка смотрит на него крайне удивленно:
– Правда? Неужели вы никогда не тоскуете по родине? Я бы умерла, если бы мне пришлось покинуть Россию.
Ребман согласно кивает:
– И я бы тоже!
– Вам здесь так нравится?
– «Нравится» совсем не то слово. Я люблю Россию, как любят мать. Она и стала для меня второй матерью. Нет, если у меня здесь будут средства к существованию и все вокруг не встанет с ног на голову, я уже не вернусь на свою старую родину, по крайней мере, по своей воле, там ведь все так мало и узко. Вдобавок, у меня в Швейцарии ничего своего не осталось, так легче сбежать от прошлого. И вот я здесь.
– Расскажите еще что-нибудь. Например, была ли у вас школьная любовь?
– И не одна! Их у меня было больше десятка.
– Видно, вы большой ценитель женского пола!
– Да, в своем роде. Но за одним или двумя исключениями, мои избранницы так и не узнавали об этих чувствах, я их любил со стороны, только в мечтаниях.
– Но все же остаются два исключения!
– Только два. Одну из них я покинул, а другая – оставила меня. Так что я никому ничего не должен.
– Об этом можно было бы роман написать!
– Довольно скучный. Я бы, во всяком случае, не стал его читать.
– А я бы стала. Напишите же! Для меня.
Ребман только головой покачал:
– Нет, о подобных вещах книги не пишут… Это было бы самонадеянной глупостью в чистом виде – выставлять себя героем подобного романа, особенно если он выйдет правдивым.
– Не нужно изображать себя «героем», просто расскажите свою историю, как мне теперь. Придется только приоткрыть еще несколько темных окошек, всем понравится.
– Но я не стану этого делать. Это было бы не литературой и вовсе не искусством.
– Но о чем же, по-вашему, до сих пор писали и пишут все остальные?
– Кого вы имеете в виду?
– Поэтов, писателей, вообще художников – от малых до самых великих. Рембрандт, Рубенс и прочие по многу раз возвращались к одной модели, Рембрандт, например, таким образом написал более ста картин?! Неужели эти картины из-за этого менее ценны?
Ребман с удивлением смотрит на собеседницу: кажется, эта девушка не лыком шита, нужно быть настороже. Он спросил:
– Вы много читаете?
– Да, чтение – моя страсть, я люблю читать и слушать чтение. Предпочитаю английскую литературу.
Ребман предусмотрительно меняет тему – не то эта барышня еще, чего доброго, устроит ему экзамен. Он вскользь замечает:
– Я был знаком с одной англичанкой, вернее, с ирландкой.
– А разве это не одно и то же?
– Судя по всему – нет. Ей очень не нравилось, когда ее принимали за англичанку, она гордилась своим происхождением, словно королевским титулом. Да и выглядела, как королева.
– Красивая?
Ребман пожал плечами:
– Одним этим словом ничего не выразить. Если бы мне пришлось описать, какой она была в действительности, мне бы пришлось изобрести новый язык, несмотря на богатство русской речи.
