У него что, нет с собой постели? В России, когда путешествуют, берут в дорогу весь домашний скарб!
Ребман извиняется, поскорее поджимает ноги и сидит, как портняжка, у которого закончились нитки.
Тем временем его попутчики уже разделись, облачились в ночные рубахи и заснули крепким сном.
Один еще встал, дотянулся до лампы и завесил ее двумя синими занавесками.
Уже через несколько минут ничего не было слышно, кроме стука колес и храпа двух мнимых венцев.
Тут и господин учитель положил под голову свой верный чемоданчик и растянулся на полке.
Глава 4
Когда он проснулся, за окном был ясный светлый день. В купе – никого, только оба здоровенных мешка со всем богатым содержимым лежат на полках. Штора на окне поднята, и в лучах утреннего солнца виден зимний пейзаж дивной красоты.
«Но как это возможно, снег в мае?», – подумал Ребман.
Присмотревшись как следует и протерев глаза, он все же понял, что это не снег, а только иней.
Ребман сполз вниз: лесенка приставлена к стене, он погладил ее пальцем. Проверив карманы, тщательно застегнулся и вышел в коридор. О том, что в спальном вагоне можно умыться и в вагоне-ресторане даже позавтракать, рандентальский учитель, конечно, не догадывался.
В коридоре ни души. Он смотрит на часы, они и на сей раз показывают восемь.
– Неужели я единственный пассажир в этом поезде? Или мне снится, что я снова дома? Это так похоже на подъезд к Цюриху!
Последнее предложение он произнес уже громко, во весь голос.
– Да, – отозвался один из «венцев», появившийся в проходе с полотенцем под мышкой, – только остановки на станциях вместо каждых пяти минут – раз в пять часов!
Поезд идет через лес, но это совсем не такой лес, как дома: почти одни березы, на большом расстоянии друг от друга, словно в парке. И все в воде, будто в озере.
– Это наводнение от ледохода, – говорит Ребману «венец».
– Наводнение? Но вы же только что сказали, что до Киева еще ехать два часа, Днепр ведь течет через город.
– Пустое, Днепр заливает пол-России, – говорит тот будничным тоном, как будто это фонтан разлился.
– Вы останетесь в Киеве?
Нет, он отправится в поместье, получил место воспитателя в дворянской семье.
Вдоль железнодорожной насыпи теперь видны толпы нищенски одетых существ. В шапках из овчины, в лаптях, с котомками через плечо, стоят они и смотрят на проходящий поезд. Некоторые даже и вовсе босиком, сапоги или ботинки свисают на тесемке через плечо.
– Железнодорожная насыпь в России – это магистраль, – снова отозвался «венский обыватель», – но приличные люди пешком не ходят, пешком ходит только простой люд. И паломники. Их теперь полно, нынче время большого паломничества.
Лес постепенно остается позади. Они выезжают на холмистую равнину. На холмах все сверкает и блестит чудным светом, как в восточной сказке: золотые купола – просто не описать, так и рябит в глазах от сияния.
– Поражены, не так ли? Знать, не зря этот город зовут «святым градом Киевом».
Но что Ребмана еще больше удивляет, так это цвет крыш: не серые или черные, как дома, здесь они зеленые, и уже одно это придает городу особый веселый вид, даже если бы не было золотых куполов. Впрочем, не все купола позолоченные, некоторые небесно-голубые, и эта голубизна над белоснежными башнями делает чудо еще чудесней.
И тут вдруг объявляют прибытие: Киев!
«Вот теперь я уже точно в России. Не где-нибудь там, в Базеле или Берне. Нет, и вправду в самой России», – думает Ребман и собирается на выход.
В вагонном коридоре распахнуты окна, туда выбрасывают мешки и чемоданы, целое море чемоданов и мешков. Как только поезд остановился, изо всех щелей повылезли люди.
– Носильщик! – раздается со всех сторон по всей длине поезда.
Ребман берет свой чемоданчик. Выходит вслед за остальными. Смотрит, не видно ли где мадам Проскуриной, начальницы «Swiss Home», которая обещала его встретить. Но он не видит никого хоть сколько-нибудь подходящего на ее роль. И идет дальше к выходу.
Когда он уже вышел, сзади послышалось:
– Грюе́ци
[6], Herr Rebmann!
Обернувшись, он чуть было не выпустил из рук чемоданчик: да это же его мама! От головы до пят – вылитая мама! Только с седыми волосами.
Она подходит к нему и протягивает руку:
– Так, ну вот и вы. Да поставьте же чемодан! В России господа если и носят, то только трость и перчатки. – Она делает знак носильщику.
– Ну, хорошо ли доехали? Господин Мозер разве не собирался с вами?
– Собирался. Он передает всем дружеский привет. Но как же вы похожи на мою мать! Я даже сначала подумал, что это она… Но, позвольте, что же я хотел сказать?.. Ах да! Чем это здесь пахнет?
– И в самом деле, чем?! Россией, чем же еще? Разве вы не знали, что каждая страна имеет свой особый запах: Италия – фруктов, горгонцолы, кофею и политой уличной пыли, Америка— бензина, Германия – пива и лимбургеров, Швейцария – свежевыстиранного белья и маленьких детей, а Россия пахнет… вот этим… тем, что вы сейчас вдыхаете. Я-то уже давно не слышу этого запаха: мокрые сапоги, овчина, махорка, народ, что моется раз в году.
Потом Ребман узнал, что все это неправда и самый простой люд, даже на селе, моется перед каждым великим церковным праздником, а в России этих праздников больше, чем будней.
– Это Россия. Но к запаху привыкаешь. Когда вы пробудете здесь так же долго, как и я, тоже перестанете его замечать или даже будете скучать по нему.
– Вы думаете, я здесь надолго?
Она улыбается:
– Вы не первый, кто меня об этом спрашивает – здесь, на вокзале. Но были бы первым, кто, уехав отсюда по своей воле, не тосковал бы потом по «зловонной России»…
Перед вокзалом стоит целый ряд саней, запряженных маленькими, косматыми лошадками, а на санях – мужички, словно их достали из музея и привезли сюда на выставку.
Сразу же подходят двое с приветствием:
– Куда, сударыня?
Мадам Проскурина что-то говорит. И тут начинается торг, да такой, что, кажется, сейчас один проглотит другого:
– Да ну-у-у! Да чт-о-о вы!
Наконец, один соглашается:
– Ну ладно.
Они садятся и едут по наезженному снегу, его еще довольно, хотя уже и ноздреватого.
Никогда прежде не бывало такой поздней весны, это в первый раз за все сорок лет, что она в Киеве, обычно в это время уже все в цвету, сообщает мадам Проскурина.
