Почетный караул отступил прочь. Склонив головы, Рыцари молча стояли так некоторое время. Потом повернулись к Лоране.
Ах, какую речь следовало бы теперь произнести, какие славные деяния вспомнить!.. Но долго-долго слышалось в тишине только приглушенное всхлипывание старого гнома, да Тассельхоф, отворачиваясь, жалко шмыгал носом. Лорана смотрела в умиротворенное лицо Стурма… и не могла выговорить ни слова.
В какой-то миг она даже позавидовала Стурму. Он больше не узнает ни боли, ни страданий, ни одиночества. Для него война завершилась. И он погиб победителем.
Зачем же вы оставили меня!.. – безмолвно кричала Лорана. Оставили совсем одну!.. Сперва Танис, потом Элистан, а теперь еще и ты!.. Как же я отпущу тебя, Стурм!.. Как ты мог погибнуть и бросить меня! Не смей!.. Не пущу!..
Лорана подняла голову – глаза ее блестели в факельном свете.
– Вы ждете высокопарных речей, – выговорила она, и голос ее дышал холодом могильного подземелья. – Благородных речей, прославляющих геройские деяния наших погибших. Ну так вот, от меня вы их не услышите!
Рыцари хмуро переглядывались.
– Эти люди, которым хранить бы великое братство, выкованное еще во дни юности Кринна, умерли отягощенными взаимной враждой, гордыней, честолюбием и жадностью, Я вижу, вы смотрите на Дерека Хранителя Венца, но не он один в том повинен. Виновны вы все! Все! Все, кто в этой схватке за власть прикидывал и раздумывал, на чью сторону встать!
Иные из Рыцарей опустили головы, кое-кто побледнел от гнева и стыда. Слезы душили Лорану. Но вот рука Флинта стиснула ее ладонь. Лорана собралась с силами и продолжала:
– Лишь один из вас был превыше мелочных дрязг. Лишь один из вас сверял каждый прожитый день со священным для него Кодексом Чести. А ведь большую часть этих самых своих дней он формально оставался вне Рыцарства. Он был Рыцарем по духу и сердцу своему! А не по записи в каком-нибудь там списке!..
Протянув руку к алтарю, Лорана взяла с него покрытое засохшей кровью Копье и высоко подняла его над головой. Это движение словно бы освободило ее дух; тьма, окутавшая было эльфийку, была изгнана. И когда она заговорила вновь. Рыцари недоуменно вскинули глаза. Ее красота показалась им благословением, подобным веянию весеннего утра.
– Завтра я уеду отсюда, – негромко проговорила Лорана, устремив лучистые глаза на Копье. – Я отправлюсь в Палантас. Я расскажу им о том, что здесь случилось сегодня Я возьму с собой это Копье и голову дракона. Я швырну эту мерзкую, кровавую голову на ступени их великолепных дворцов! Я встану на нее, как на трибуну, и заставлю их услышать меня! И Палантас будет слушать! Его жители поймут, какая опасность им угрожает. А потом я поеду в Санкрист и на Эргот, я буду странствовать по всему миру, который никак не отбросит свои ничтожные свары, чтобы сообща бороться с врагом! Ибо, пока мы не уничтожим крупицы зла в своих собственных душах – как это сделал человек, о котором я говорю, – не видать нам победы и над тем великим Злом, которое собралось нас поработить!
Руки и глаза Лораны были устремлены к небесам.
– О Паладайн! – Ее голос звенел, как серебряная труба. – Мы пришли проводить к Тебе, Паладайн, благородные души Рыцарей, погибших в Башне Верховного Жреца. Даруй же нам, оставшимся пребывать в истерзанном войнами мире, такую же высоту духа, как та, что отметила жизнь и гибель этого человека!..
Лорана закрыла глаза, не замечая слез, хлынувших по щекам. Она более не горевала по Стурму. Она плакала о себе. Ей будет так не хватать его. И Танис… Какими словами расскажет она ему о гибели друга?.. Как станет жить в мире, из которого ушла такая душа?..
Медленно опустила она Копье на алтарь. И преклонила колени. Флинт обнял ее. Тассельхоф погладил ее по голове.
И, как бы отвечая молитве, за их спинами все громче зазвучали низкие голоса мужчин, слившиеся в скорбном рыцарском гимне.
О Хума, прими его душу в объятья!
Пусть он затеряется в солнечном свете,
В дыханий ветра, в небесном сиянье.
О Хума, прими его душу в объятья!
За гранью небес, равнодушных и гневных,
Введи его с миром в селенья блаженных,
Туда, где предел сокровенных мечтаний,
Где песне меча отзываются звезды.
Пускай отдохнет он, уставший сражаться,
В чертоге покоя, не зная печали,
Не ведая бега текущих столетий,
В обители Бога Добра, Паладайна.
Пусть гаснущий свет его глаз потускневших
Опять отразит безмятежное детство,
Все свежие краски широкого мира.
О Хума, прими его душу в объятья!
За тучи тяжелого дыма умчится,
Взыскуя святого бессмертия Неба,
Душа, так любившая бренную Землю
В ее вековых, вековечных заботах.
Коснувшись бессмертного звездного блика,
Письмен, что от века пророчат нам судьбы,
Она отрешится от горестей мира.
О Хума, прими его душу в объятья!
И вздохом последним душа удалится
Извечного боя за счастье и правду -
Уходит герой, не познавший бесчестья,
В объятия Хумы, где сонмище древних
Превыше вороньего жадного крика,
Куда воспаряла мечта его сердца
О радостным веснах, цветущих без страха,
За светлой бронею наследников Хумы.
Туда, где лишь сокол вещает о смерти,
Уходит воитель – он призван Богами
Из гаснущей жизни в обитель бессмертья
Из сумерек мира – дорогой рассвета,
В объятия Хумы, где сонмище древних,
Давно искупивших страдания плоти
И тщету ума, обреченного тлену,
В чертоги героев, в лучи Паладайна.
За гранью небес, равнодушных и гневных
Введи его с миром в селенья блаженных,
Туда, где предел сокровенных Мечтаний,
Где песне меча отзываются звезды.
О Хума! Прими его душу в объятья
За гранью небес, равнодушных и гневных.
Пускай отдохнет он, уставший сражаться.
Пусть гаснущий свет его глаз потускневших
За тучи тяжелого дыма умчимся,
Коснувшись бессмертного звездного блика,
И вздохом последним душа удалится
Превыше вороньего жадного крика,
Туда, где лишь сокол вещает о смерти,
В объятия Хумы, где сонмище древних,
За гранью небес, равнодушных и гневных.
Песнь смолкла. Торжественным, медленным шагом подходили Рыцари отдать павшим последнюю дань и на краткий миг преклонить колени перед алтарем. И один за другим покидали Чертог Паладайна. Их ждали холодные постели, беспокойное подобие сна – и грозный рассвет завтрашнего дня.
Лорана, Флинт и Тассельхоф остались одни у тела своего друга. Они стояли обнявшись; сердца их были переполнены. Стылый ветер задувал в двери Чертога. За дверями ожидал почетный караул, готовый закрыть их и запечатать.
