— Полезли?
* * *
Они забрались на крышу, пробежали по бастионам, спустились в сад за дворцом и перелезли через ворота — и все это заняло гораздо больше времени, чем рассчитывала Элла, поскольку Фредерик передвигался со скоростью и уверенностью годовалого младенца, обутого в первые в жизни ботиночки. Когда они оказались за оградой дворцового сада, уже занимался рассвет.
— Как я устал! — И Фредерик рухнул на траву.
— Ладно. — Элла присела рядом. — Все равно нам надо передохнуть и выработать план.
— План у меня уже есть, — сказал Фредерик. И достал из пенала два листка пергамента и перо. Наскоро набросав два письма, он свернул их и поднялся. — Отправимся в город и наймем гонца. Пора снова собирать Лигу Принцев.
2. Настоящий герой ест мясо
Обычными словами истинного героя не одолеть. Разве что это слова какого-нибудь «заклятия мгновенной смерти». Колдовства и испугаться можно.
«Как стать героем: сто прыжков к успеху»
За полгода до того, когда похитили Лиама, принц Густав взорвался. Нет, не в прямом смысле. Хотя шуму тоже было много. Дело в том, что музыкальные пристрастия Густава сильно отличались от вкусов шестнадцати его старших братьев. Например, старшие принцы обожали балладу «Шестнадцать героев-принцев Штурмхагена». В этой балладе было все — и злая колдунья, и пять похищенных бардов, и шестнадцать юных героев-силачей. Не было там только Густава, семнадцатого и самого младшего штурмхагенского принца, и очень некстати, поскольку из всей этой компании только Густав и участвовал в спасении бардов. Так что Густаву баллада, мягко говоря, не нравилась. Не был он и большим поклонником баллады «Как Лига Принцев оказалась в дурацком положении» — мотив, которым заслушивались его старшие братцы. Раньше они целый год издевались над Густавом из-за того, что он не сумел спасти Рапунцель, а теперь были счастливы, что у них появился новый повод его дразнить.
Дразнили они его без устали. Они не давали Густаву забыть, что Разбойничий Король — который, как теперь было известно всему свету, оказался всегонавсего десятилетним мальчишкой — умудрился ограбить его на глазах у тысячи свидетелей. Принц Зигфрид (№ 7) брызгал на Густава протертой кашкой для младенцев. Освальд (№ 9) пугал его воплями «Только не смотри вниз! За тобой ползет грудничок!». А Альвар (№ 3) даже приколол ему к спине табличку с надписью «Собственность Разбойничьего Короля, нашедшему просьба вернуть в коробку для игрушек». И каждый раз Густав скрипел зубами, шипел что-то неразборчивое и уходил, топая ногами, — и для него это было просто неимоверное самообладание. Хотя рост Густава достигал отметки в шесть футов пять дюймов, а бицепсы были размером с арбуз, в семье он был самым субтильным. Старшие братья глумились над ним чуть ли не с рождения, и раньше на их выходки Густав отвечал ударами кулаков, швырянием мебели, а иногда старой доброй атакой лоб в лоб (в прямом смысле). Однако за прошлый год он стал другим человеком. Он повзрослел. И дал себе зарок, что никогда не позволит братьям разозлить его.
Однако он сам себя обманывал. Раз и навсегда отказаться от припадков ярости Густав не мог — как вулкан не может дать честное слово, что больше никогда не будет извергаться. В конце концов Густав утратил присутствие духа — и случилось это в день рождения братьев (который все шестнадцать праздновали в один день, поскольку родились двумя восьмернями с разницей ровно в год).
Праздник устроили на огромной, мощенной булыжником площади у самых стен Штурмхагенского замка, и туда явилось все королевство. Повсюду висели транспаранты с надписью «С днем рождения!», играли менестрели, уличные торговцы продавали индюшачьи ножки и страусиные яйца — и толпы штурмхагенцев весело отплясывали в кожаных костюмах и платьях на меху. Все именинники — от Хенрика (№ 1) до Виктора (№ 16) — расселись за длинным-предлинным почетным столом на помосте посередине. А Густав сидел один-одинешенек за крошечным круглым столиком, который поставили ему на самом краешке площади. За спинами толпы. Рядом с протекающей водосточной трубой. Рядом с вонючей бочкой, на которой было написано «Для костей и прочих несъедобных отходов».
Густав угрюмо наблюдал, как его родители — король Олаф и королева Бертильда — ведут на помост процессию пекарей. Пекари несли прямоугольный торт размером восемь футов на четыре и весом в семьдесят фунтов, украшенный марципановыми фигурками всех шестнадцати принцев. Исполинский десерт водрузили у всех на виду на краю помоста, чтобы толпа полюбовалась им.
Затем объявили выступление Лейфа Лирика, штурмхагенского придворного барда. Кругленький бард выскочил на сцену в своем обычном наряде — зеленые лосины, просторная золотая блуза и мягкая шляпа с перьями. Он гордо раскланялся и под бурные аплодисменты провозгласил, что исполнит в честь именинников свой хит «Шестнадцать героев-принцев Штурмхагена».
Когда Лейф ударил по струнам своей лютни и запел («Услышьте, о боги, сладчайшую песнь о том, что шестнадцать есть девять плюс семь»), Густав решил, что сыт по горло пренебрежением. Он встал, пнул бочку с неразгрызаемыми отходами — она сшибла с ног ни в чем не повинную троицу поклонников Лейфа, которые самозабвенно раскачивались в такт музыке, — и, решительно раскидав толпу, пробился к помосту. Залез на него, встал лицом к лицу с бардом (точнее, пупком к лицу, поскольку ростом Лейф не вышел). На площади повисла напряженная тишина.
— Слушай, перьеголовый, эту песню никто больше слушать не хочет, — объявил Густав. — Валяйка пой про меня.
Тяжелые доспехи с меховой оторочкой, косая сажень в плечах, длинные светлые космы свисают на лицо — словом, Густав представлял собой, бесспорно, впечатляющее зрелище. Однако кругленький Лейф и бровью не повел.
— А, «Балладу о Рапунцель»? Это где тебя победила дряхлая старушенция, а Рапунцель пришлось тебя спасать? — ехидно уточнил он. И обратился к публике: — Эй, кто тут хочет послушать «Рапунцель»?
Толпа дружно подняла руки и заулюлюкала.
— Сам знаешь, какую балладу я имею в виду! — зарычал Густав. — Ту, где я герой!
— А, ты про ту песню, где ты играешь роль Золушкиного мальчика на побегушках? — Лейф театрально скорчил хмурую рожу. — К сожалению, эту песенку заказывают редко. Наверное, дело в том, что она какая-то неправдоподобная.
Братья Густава покатились со смеху. Большинство зрителей тоже.
— А гори все огнем, — ругнулся Густав вполголоса.
Раз не удается заставить себя полюбить, пусть хотя бы ненавидят. Все лучше, чем быть всеобщим посмешищем.
Густав резко выбросил руки вперед, схватил мягкую шляпу Лейфа за широкие поля и дернул вниз, до самых бардовских плеч. Тулья треснула, голова Лейфа пробила блестящую ткань. Тогда Густав схватил барда за лосины пониже спины и одной рукой поднял в воздух. Другой он потянулся вниз, загреб горсть крема с богато украшенного торта и сначала растер его по всему изумленному лицу Лейфа, а потом разжал пальцы, и песнопевец шлепнулся на мягкое брюхо.
