Секретарь крымского сераскера описывает события согласно с вышеприведенным рассказом Васыфа; но только, желая ли обелить своего патрона Ибрагим-пашу или в самом деле сообщая чистую истину, видит главную причину такого легкого и быстрого завоевания Крыма русскими в поведении татар, а также в строптивости и бездельничанье Абазех-Мухаммед-паши и начальника турецкой эскадры Хасан-паши. Он говорит, что татары действовали все время заодно с русскими и обманывали хана, которого он называет «благородным простаком» — «бир сафидил зати шериф»; они сперва уговорили хана идти против гяуров, не дожидаясь прибытия сераскера, а потом, после сдачи неприятелю Перекопа, своими притворными воплями нагнали на хана такую панику, что он пустился бежать, так что его едва где-то отыскали посланные сераскера. Абазех-Мухаммед-паша, получив известие в Кафе о сдаче Перекопа и о взятии русскими Рабата, вывел своих янычар за город и устроил окопы. На военном совете шли такие разговоры: «Татары выдали Крым московцам; сам хан и сераскер бежали: к кому же теперь обращаться?» — на что Абазех-паша с хвастовством сказал: «Как бы я был сераскером, так я бы не бросил вас в таком положении и не ушел!» — «Так будь же ты отныне нашим сераскером!» — закричала в ответ толпа янычар. В тот же вечер, однако, явился сам сераскер, и хвастуну Абазех-паше ничего не оставалось более, как сесть на корабль и уехать. Сколько янычары ни упрашивали его вернуться в их лагерь, он всячески отговаривался, и таким образом Ибрагим-паша остался ратоборствовать один, пока наконец не был принужден сдаться после отчаянной обороны в одной крепостной башне в Кафе. О том же, куда девался Селим-Герай-хан, как и когда он отплыл в Стамбул, автор мемуаров ничего не говорит. Нет у него даже и намека на то, чтобы хан вступал в какие-либо дружественные переговоры с главнокомандующим русской армией, как об этом свидетельствуют русские источники. По Соловьеву, будто бы «Селим-Герай прислал письмо с объявлением, что намерен вступить в дружбу с Россией… но не дождался ответа на свое письмо; сведав о приближении русских войск, назначенных для занятия гаваней — Балаклавы, Бель-бека и Ялты, и вообразив, что под видом этого занятия скрывается намерение схватить его, побежал из деревни Альмы к Ялте, где стояли заготовленные для него суда, сел на них со всеми своими и отплыл в Румелию».
Сестренцевич-Богуш говорит даже, что «Селим обещал прислать двух своих сыновей в заложники в Санкт-Петербург; но, не исполнив потом сего обязательства, увидел себя окруженным российскими войсками в своей столице и оставленным своими подданными, был весьма счастлив, что мог уйти тайно со своим семейством и наперсниками».
В общих чертах описание этих событий секретарем Ибрагим-паши согласуется с русскими известиями. Но он сообщает весьма любопытный эпизод, не упоминаемый нашими историками. Еще до наступления русских войск на Кафу кафские райя
[121], говорит он, «написали бумагу, в которой пять — десять попов приложили печати и послали в крепость»
[122]. Но по дороге райи был схвачены, связаны и препровождены к сераскеру. На допросе они показали, что эту бумагу им дал поп, и назвали имя этого попа. Смысл этой бумаги был следующий: «В Кафе никого из мусульман не осталось, только и остались райя… Приходите поскорее через такое-то место. В лагере войска тоже очень мало». Сераскер велел умертвить этих райев и трех попов.
Поведение Сахыб-Герая и Шагин-Герая изображается в этих мемуарах как самое предательское. Когда русские подступили к Перекопу, сераскер Ибрагим-паша, выступив из Кафы 12 ребиу-ль-эввеля 1185 года (25 июня 1771), послал хану просьбу не двигаться далее, обещая через три дня подоспеть и соединиться с ним. Хан, получив это письмо, сообщил его крымским вельможам; а они уговорили хана не дожидаться прихода сераскера. В числе лиц, намеренно сбивших хана с толку, был перекопский бей Сахыб-Герай. Он, да ханский ага Ислам-ага, да Джеляль-мурза, да Инайет-Шах-мурза и другие ширинские беки и мурзы ногайских племен Джамбойлу и Едишкулу мотивировали это такими соображениями: «Государь, вот уже два года, как в Крыму османский сераскер пользуется славой и честью, а наша служба не известна ни высокопоставленному хану, ни Высокой Державе. Сделай милость, чтобы хоть в этом благословенном году мы не были отвержены от лица господина нашего хана и чтобы мы, слуги его, были порадованы». Прельщенный коварными жалобами крымской знати, хан и вправду подумал стяжать себе имя и прославиться на поле брани, а потому, не дожидаясь сераскера, пошел к Перекопской крепости. «В ночь, когда хан выступил, — читаем мы в мемуарах секретаря Ибрагим-паши, — татары с гяурами обменялись сигналами, по которым с крепости раздались выстрелы, и жители крепости, думая, что идет хан, вышли все посмотреть на него. Злодеи-гяуры, с которыми все это было условлено, прямо подошли к Перекопу; им изнутри были отворены ворота; мурзы, ширины, ногайцы и прочие стали в ряды и приняли неверных внутрь крепости. Когда гяуры начали входить в крепость, из оставшихся в ней войск одни бежали, другие были убиты, третьи взяты в плен. Передавшие гяурам крепость были радехоньки, к хану же пошли и сказали: „Ах, беда, высокопоставленный хан! Вот какая вышла оказия: неверные взяли крепость!..“ Они с такими воплями вошли к хану, что этот последний, вместо прежнего намерения стяжать имя и славу, ударился в бегство. Поистине он вел себя как сущий татарин». По русским же известиям, на которые опирается Соловьев, сначала ушел хан, а затем уже сдалась крепость Перекоп.
Затем в мемуарах секретаря Ибрагим-паши рассказывается, что по занятии русскими крепости Рабат сераскер послал из Кафы туда отряды. «Презренные гяуры, — пишет он, — получив уже заранее известие о наступлении на них мусульманских войск, послали в Перекоп гонца к своему генералу сказать ему следующее: „У нас с татарами не такой был уговор, или же вы дали другое приказание? Пусть татары придут и дадут ответ туркам, так как все крымцы и ногайцы обменялись с вами договорными записями. Они дали заверение, что если, мол, османские войска придут, то мы ответим и дадим отпор; а теперь вот они пришли на нас. Если дело останется как есть, то неприятельское войско пойдет и на Перекоп“. Получив это донесение, генерал Долгорукий, назначенный от короля гяуров в Крым главнокомандующим, сообщил полученное им из Рабата гяурское донесение теперешнему хану, бывшему прежде орским беем
[123], Сахыб-Гераю и его брату Шагин-Гераю. Сахыб-Герай немедленно послал брата своего Шагин-Герая, вручив ему бумагу, во главе многочисленной рати татар к мусульманскому войску. Шагин-Герай, прибыв на место и окружив бывшими при нем ногайскими татарами наше войско, предъявил находившуюся в его руках бумагу, смысл которой был следующий: „Ради кого вы воюете? Если ради Крыма, то мы все отдали Крым московцам и замирились с ними. Нам нужны владения; а от вас что нам пользы? Положение главной армии известно; вам бы тоже лучше идти назад в Кафу. Если же произойдет сражение, то ногайские татары разнесут весь ваш лагерь…“ Наши войска, видя себя в таком положении, без боя отступили и начали садиться на корабли. Некоторые все-таки не покидали окопов, да что было пользы? Горожане все с разных сторон шли к пристаням, садились на баркасы и уезжали… Местные жители-немусульмане, райя… потом присвоили себе все дома и лавки мусульман; а некоторые из них захватили неверные». Под последними автор мемуаров, надо полагать, разумеет русских пришельцев, которых он отличает от местных немусульман, живших в Кафе.
