Новгородцы, привлеченные на главную городскую площадь барабанным боем, со скрытым злорадством наблюдали, как недавних победителей одного за другим вздергивали на виселицах их собственные товарищи. Трупы казненных оказались хорошим аргументом для остальных недовольных: мятеж удалось погасить.
Вслед ушедшим из Новгорода солдатам полетели письма Делагарди к комендантам приграничных крепостей с предписанием задержать беглецов. Ниеншанц, однако, пропустил вестергетландцев без боя: там почти не было гарнизона. Только выборгскому коменданту Йоахиму Берендту удалось справиться с бунтовщиками. Им не хотелось уходить с хорошей дороги, ведущей в Тавастию, но для этого нужно было пройти через Выборг. Знают ли в крепости о том, что случилось в Новгороде? На разведку было выслано двое. Комендант дал успокаивающий ответ: если Делагарди отпустил вестергетландцев, а они, проходя по шведским землям, не запятнали себя грабежами, путь через Выборг им открыт. Это известие усыпило подозрения остальных. Выстроившись, как подобает дисциплинированному войску, с развернутыми знаменами дезертиры подошли к гостеприимно распахнутым городским воротам. Однако что-то их все же насторожило: колонна простояла перед опущенным крепостным мостом несколько часов, не решаясь войти внутрь. Лишь ультиматум коменданта — заходить в город или искать другую дорогу в Финляндию — заставил беглецов направить своих коней в створ ворот. Вестергетландцы втянулись на замковый двор, и ворота захлопнулись. Это была ловушка. Со всех сторон на них смотрели жерла пушек, двор оказался оцеплен войсками. Дезертиров разоружили, их командиров казнили, а остальных направили на принудительные работы по починке крепостного вала.
«Денег! Провианта! Пополнений!» — молил короля, сидя в Новгородском кремле, Делагарди. Он понимал, что удержать в повиновении собравшийся под его знаменами сброд без помощи из Стокгольма не удастся. Новгород за своими впечатляющими стенами оказался пустым, как орех со сгнившей сердцевиной, а вся сельская местность на сотни километров вокруг была истощена бесконечными поборами войск и разбойничьих шаек.
Пока новые завоевания на востоке оборачивались для шведской короны сплошными убытками. Новгород и еще несколько крепостей на северо-западе России были в руках шведов, но без возобновления дружеских отношений с ополчением, осаждавшим Москву, шансы на удержание захваченного, как и на возведение на московский престол шведского принца, сильно снижались. В таборы ополчения отправился Йоран Брунно, посланный Делагарди с сообщением о взятии Новгорода и со списком с договора, заключенного шведами с новгородцами. Это соглашение могло стать образцом для всех русских городов и земель, пожелай они объединить свои усилия со шведами по изгнанию из Московии поляков. Однако гонец прибыл слишком поздно. В ополчении произошел раскол. Разношерстное воинство, собравшееся под стенами Москвы, было готово схватиться между собой.
Казаки, объединившиеся вокруг атамана Ивана Заруцкого, подозрительно относились к своим временным союзникам — дворянам, чьим предводителем был рязанский воевода Прокопий Ляпунов. Казаками называли всех — от беглых крепостных, разбойничавших по дорогам Центральной России, до вольных жителей южных донских степей, пришедших к Москве в поисках славы и денег. Грамоты ополчения, рассылаемые с гонцами по всей стране, были полны щедрых обещаний. Всем, независимо от прошлого, гарантировалось прощение прежних преступлений, воля, деньги и питание. Тысячи бродяг, которым было нечего терять, стекались отовсюду под Москву, но действительность оказывалась не столь привлекательной, как соблазнительные тексты грамот. Платить добровольцам было нечем, продукты поступали скудно, а дворяне откровенно насмехались над мечтами бывших холопов о вольной жизни. Все эти новые «казаки» снова встанут к сохе, как только поляков выгонят из Кремля! Голытьба, разочарованная в своих ожиданиях, сколачивала ватаги по 200–300 человек и отъезжала из таборов, отправляясь на вольный промысел. Шайки разбойников убивали и грабили население, нападали на обозы торговых людей, направлявшиеся к Москве. Прокопий Ляпунов жесткими мерами пытался наладить дисциплину, распространив по городам грамоту о том, что казаков, пойманных на разбое, следует хватать и казнить. Один из воевод, Матвей Плещеев, поймал 28 таких воров и «посажал» их в реку, то есть утопил. Тела казненных привезли под Москву, выставив их на всеобщее обозрение. Обстановка нагнеталась. Казачество бурлило, угрожая Ляпунову смертью. Видя, что добиться повиновения не удается, Ляпунов объявил, что складывает свои полномочия и уезжает к себе домой в Рязань. Однако дворяне уговорили его остаться, убедив, что иначе начатое большое дело рассыплется.
Осажденные в Кремле поляки через своих лазутчиков хорошо знали о настроениях, царивших в русском лагере, и решили подтолкнуть недовольных к бунту. Соперник Ляпунова в борьбе за власть, атаман Иван Заруцкий только искал повода, чтобы избавиться от дворянского предводителя. Он тайно сговорился с гетманом Гонсевским, возглавлявшим польский гарнизон в Москве, предложив тому план, выводивший Ляпунова из игры.
По распоряжению Гонсевского московские дьяки составили от имени Ляпунова грамоту, в которой тот призывал российские власти «бить и топить» всех казаков. Документ украшала умело подделанная подпись рязанского воеводы. Затем дело устроили так, что грамота попала в руки казаков. 22 июля Ляпунова вызвали на казачий круг якобы по земскому делу. Зная, как его ненавидят казаки, Ляпунов заколебался, опасаясь ловушки, но атаманы поклялись, что ничего плохого ему не сделают.
Ляпунов отправился на встречу и вскоре очутился в центре бушующего людского моря, из которого в его адрес летели оскорбления и проклятия. «Отвечай, твоя грамота?» — подступали к дворянскому лидеру разъяренные казаки, показывая польскую фальшивку. «Подпись вроде моя, но грамоту эту я не писал», — сообщил Ляпунов, сохраняя присутствие духа.
Эти слова были расценены как частичное признание «казачьего палача». В круг выскочил атаман Сергей Карамышев и начал сечь Ляпунова саблей. В толпе нашелся честный человек, Иван Ржевский. Хотя он и был недругом Ляпунова, но попытался остановить расправу, закричав, что губят человека неповинно. Казаки и его зарубили.
После гибели вождя дворяне растерялись и испугались. Их было куда меньше, чем казаков, оказавшихся не менее страшными врагами, чем поляки. Власть в ополчении взял Иван Заруцкий, поощрявший нападки казаков на дворян. Идти на приступ Кремля, чтобы расходившиеся холопы ударили в спину?
Дворяне стали покидать лагерь, разъезжаясь по своим имениям. Под знаменами Заруцкого остались главным образом откровенные искатели наживы, считавшие своим главным делом не борьбу с поляками, а грабежи по дорогам и сбор доходов с областей, подчиненных ополчению. Активные боевые действия прекратились. Заруцкий предпочитал просто стоять под Москвой, вступая в сражения с поляками лишь в случае прямых атак на его таборы. С гибелью Ляпунова и уходом из лагеря служилого дворянства была похоронена и популярная в этом кругу идея приглашения на русский престол шведского принца. Казаки бросили Йорана Брунно в тюрьму, где он провел около полутора лет. Ответа на свое обращение Делагарди так и не получил.
Иван Заруцкий, давний любовник Марины — вдовы двух лжедмитриев — и, по слухам, истинный отец ее малолетнего сына Ивана, рожденного по официальной версии от второго Лжедмитрия, мечтал провозгласить царем Ивана и оказаться при нем регентом. Марина с сыном ожидала развязки в недалекой Коломне, надеясь, что волна штормового моря российской жизни вновь вознесет ее на самую вершину власти. Казаки, единственная реальная военная сила, противостоявшая полякам, по-прежнему считали ее царицей и обещали добыть русский престол для ее сына.
