Некоторые ученые, занимавшиеся изучением Севера, полагали (и приводили тому множество подтверждений), что права человека и права наций не всегда совместимы друг с другом. По их мнению, резервации (заповедные зоны) должны расцениваться как возможность, как один вариант из многих. По словам И.А. Николаевой и Е.А. Хелимского, выбор в пользу полной изоляции был бы «не только нереалистичен, но и по сути своей был бы недемократичен, поскольку поставил бы интересы национально-культурной экологии выше интересов отдельных личностей»
. Е.А. Дубко (философ из Московского государственного университета) пошел еще дальше, утверждая, что «надо обратить внимание не на “спасение этноса” или патриархальной самобытности, а на людей, которые не должны быть унесены этой “кaтacтpoфoй,, [т.е. прогрессом], конечно же, исторически предопределенной»
.
Но так думало меньшинство. Согласно господствующему взгляду, в случае малых народов вообще и малых народов Севера в особенности равенство было лицемерием, а права человека — фикцией. «При равных условиях выигрывает всегда сильнейший и лучше знающий “правила игры”. А северные народы, увы, на своей родной земле пока таковыми не являются»
. Иначе говоря, индивидуализм и конкуренция аморальны, если одна из сторон не способна конкурировать на равных. Государство должно практиковать «разумное вмешательство»
и оказывать поддержку «не просто людям, живущим на далеком холодцом Севере, а именно народам в их стремлении к выживанию и сохранению этнической самобытности»
. Большинство сторонников свободы выбора имели в виду коллективный выбор (через избирательную систему или референдум) и коллективное национальное будущее и исходили из того, что этот выбор предусматривает некие формы защиты и обособления
.
С учетом широко распространенного убеждения в абсолютной важности национальной принадлежности (в культурном и биологическом смысле), казалось естественным защищать все формы «этнической уникальности». По словам Таксами, «каждый народ, независимо от его величины, уникален, и утрата хотя бы одного — незаменимая утрата для мировой культуры, для мирового сообщества в целом»
. Более того, по мнению большинства северных ученых и общественных деятелей, коренные народы Севера более уникальны и более незаменимы, чем другие.
Этнографов, изучающих материальную и духовную культуру этих народов, всегда поражает ее самобытность и возможность адаптации к местным условиям, соблюдение благодаря ей принципа экологического равновесия в природе…; принцип коллективизма… необычайная простота, граничащая с гениальностью, и изящество форм жилых построек, одежды, обуви, яркость и образность мышления
.
Эта «хрупкая цивилизация» противостоит «напористой, самодовольной, технократической»
культуре индустриального общества, которая, «подобно танку, проходится по телу непонятной и чуждой ей северной культуры»
. Политические и научные аргументы снова догнали художественную литературу — отчасти потому, что беллетристы (в первую очередь Санги, Айпин и Неркаги) превратились в активистов, а отчасти потому, что многие ученые выступали в качестве русских интеллигентов, т.е. в качестве защитников подлинной нравственности и интересов «народа». В дискуссиях о судьбе коренных народов царил Дерсу Узала, и большинство участников считали стихийную защиту окружающей среды наиболее драгоценным качеством традиционных обществ. «Нет сомнения, что культура коренных народов Севера, в особенности их экологическая культура, более целостна и органична, чем культура мигрантов, поскольку она отражает многовековой гомеостаз между человеком и северной природой»
.
Как объяснял Санги, «исторически так сложилось, что в течение многих веков европейцам приходилось вести войны, что-то захватывать, кого-то порабощать… Северные же аборигены в тот же период доводили до совершенства взаимоотношения с окружающей природой»
. Иными словами, резервации или этнические территории были нужны не только для того, чтобы утвердить подлинный суверенитет, не только доя того, чтобы обеспечить самостоятельное использование (или неиспользование) природных ресурсов, и даже не для того, чтобы сохранить этнические различия ради них самих, а в первую очередь для того, чтобы сохранить культуры, которые являются одновременно высшими в моральном отношении и неконкурентоспособными — в промышленном. Качества эти были, разумеется, двумя сторонами одной и той же медали.
Миропонимание европейское, миропонимание коренного населения — принципиально разные. И отношение к природе совершенно разное. Если европеец относится к природе как к партнеру, от которого надо получить «больше» и «подешевле», то коренное население живет в природе, вместе с ней и относится к самому себе как к продолжению природы
.
Таким образом, цель создания резерваций заключалась в том, чтобы позволить коренным северянам «быть самими собой»: жить в традиционных поселениях, заниматься традиционной хозяйственной деятельностью, есть традиционную пищу, носить традиционную одежду, практиковать традиционные ценности и говорить на языке своих предков
.
Предложенное решение столкнулось с серьезной проблемой. Было известно, что тысячи молодых северян утратили свои этнические черты вместе с языком своих предков и традиционными хозяйственными навыками. Кто должен помочь им и их детям обрести их прежнее «я» (как его определяли этнографы и писатели)? Кто должен убедить их, что их прежнее «я» подлежит возрождению? Ответ был понятным, хотя и не всегда ясно изложенным: единственными проводниками позитивных перемен были Российское государство и русифицированная национальная интеллигенция. Как писали в своем письме к Горбачеву Владимир Санги, Юван Шесгалов, В. Ледков, Роман Руган, Е.Д. Айпин, В. Коянто и Г. Варламова,
что касается депутатов Верховных Советов СССР и РСФСР от районов проживания народов Севера, то было бы желательно избирать людей образованных, политически грамотных, с государственным мышлением, свободно владеющих родными языками и способных решать насущные проблемы экономического и социального развития сегодняшнего Севера на соответствующем уровне
.
При поддержке сочувствовавших им русских интеллигентов эти люди («культурное ядро нации»
и сами русские интеллигенты) должны были использовать парламент, Ассоциацию народов Севера и местные культурные организации для того, чтобы «вернуть [северные народы] к истокам, к их традиционному образу жизни, к привычным занятиям»
. Согласно Уставу общества Кетской культуры, например, важнейшей задачей членов этого общества было «научить кетский народ и другие народы уважать язык, историю, культуру, хозяйственные традиции кетов, пропагандировать историческое, культурное и языковое наследие кетского народа»
.
Это означало, что Северу нужны музеи, книги, клубы, вузы, преподаватели, учебники и издательства, что необходимо снова открыть централизованный Институт народов Севера для подготовки национальной элиты и что крупные школы-интернаты следует заменить небольшими школами, возможно, «полукочевыми» или с неполным учебным графиком, где дети коренных народов учились бы навыкам, необходимым в традиционном хозяйстве
.
Иными словами, большинство северных реформаторов надеялись, что государство внесет существенный вклад в дело защиты и возрождения коренных народов — отчасти по финансовым причинам, отчасти потому, что аборигенные народа не способны защитить себя сами, и отчасти потому, что никто не хотел, чтобы в резервациях (или суверенных республиках) сохранялся status quo: отступление назад, как и путешествие в будущее, требовало больших усилий. Отсюда попытки Ассоциации стать частью российского правительства (ее лидеры, получившие российское образование, намеревались стать посредниками между своими народами и государственной машиной, повышая образовательный уровень первых и направляя «разумное вмешательство» со стороны последней). Отсюда, наконец, попытки некоторых активистов, включая лидеров Ассоциации и видных северных парламентариев, воскресить Комитет Севера, закрытый полвека назад, когда культурное своеобразие (равное отсталости) было «окончательно преодолено»
.
