Взглянул на фото и заметил, что оно не такое же, как и мое. Только все равно это была гора Уитни.
Я перевернул открытку, отыскивая почтовый штемпель. Его не было. Но не это было самым удивительным на обороте. Удивительно было вот что: открытка не была пустой.
Некоторое время я просто смотрел, силясь понять, что это говорит про Абигейл. Она что, помешанная? Она и в самом деле вообразила себе ту череду мужчин, о которых лгала, сводя ложные сведения к чему-то иному, нежели сознательная ложь? Или она опять солгала – вот об этом, чтобы придать смысл тому, какие оскорбления она получает из рук дочери? В таком случае разве не странно, что она вручила открытку мне?
Воспользовавшись случаем, я прочел.
«Дорогая мамуля, – было написано на обороте, – сожалею, что я не та самая дочь, какой была, хотя такой я тебе и нужна, и еще сожалею, что всё ждала и ждала, а вдруг ты станешь совсем другой матерью, хотя, думаю, другой ты быть не можешь. Я должна поехать отыскать кое-что, но, когда вернусь, а я вернусь, мы посмотрим, кем теперь можем быть друг для друга.
Со всей любовью – Вида».
Абигейл же меж тем все говорила и говорила… даже представления не имею, о чем на самом деле. Я ни слова не уловил.
Я глянул на нее, и она разом умолкла, увидев выражение моего лица.
– Что? – спросила немного обеспокоенно.
– Она не пустая.
– Что значит, она не пустая?
– То и значит, что не пустая. На ней послание. От Виды.
Она выхватила открытку из моих рук.
Я смотрел, как она читала, а потом ударилась в слезы.
– О, боже мой, – роняла. А потом снова просто плакала.
Хотелось спросить, как она совершила такой промах, но все фразы, что я пытался мысленно составить, представлялись бестактными.
– Должно быть, она ее из моей сумки вытащила перед тем, как снова уехала.
Ага. Наконец-то нечто осмысленное. К тому же облегчение. Хотелось, чтобы сидевшая на моем диване женщина по крайней мере походила на надежного собеседника.
– Будьте терпеливы с ней, Абигейл. В ее жизни ведь тоже все резко меняется.
– И как мне полагалось бы быть для нее какой-то другой?
– Уф. Я не знаю. Жаль, что не знаю. Это ведь сложный процесс – отпустить на волю. В этой области я не тот гуру-специалист, какой вам нужен.
– Думаю, и я не знаю, как. Я только знаю, как оберегать ее. Ей всегда только это и требовалось. Раньше ей никогда не было нужно, чтоб ее отпускали на какую-то волю. Вот, думаю, я и не умею, как.
– Может быть, вам нужна помощь.
– Какая такая помощь?
– Специализированная.
Молчание. Потом:
– У меня от этого такое чувство… – Я ждал. – От этого у меня такое чувство, вроде я ненормальная или еще какая-то. Вроде вы считаете меня сумасшедшей.
– Может быть, просто смотрю на это так, будто сумасшествие затронуло то, чем и в чем вы живете. Все вокруг вас. И вам просто нужна помощь, чтобы ко всему этому приспособиться.
Так мы просидели долго. Буквально минуты шли. Сколько минут – сказать не могу. Может, три-четыре.
– Я подумаю об этом, – сказала Абигейл и, встав, пошла к выходу.
Я едва не дал ей уйти. Но потом догнал, повернул к себе и заключил в долгое объятие. Она не противилась этому поразительно долго. Обвисла на мне так, что позволила себя полностью держать.
– Спасибо, – выговорила она.
– Всегда готов помочь, – сказал я.
Она сама открыла дверь и вышла. Я смотрел ей вслед, пока она не дошла до половины дорожки, прежде чем вспомнил, о чем хотел спросить.
– Абигейл, – окликнул я, и она остановилась и обернулась. – Эстер умерла?
Она печально кивнула, еще разок всхлипнула, потом пошла дальше, больше ничего не сказав.
Я проверил сообщения на автоответчике телефона, но там ничего не было. Проверил электронную почту, но нашел там только всякий хлам. Не было даже обещанного сообщения от Конни с ее номером телефона.
Не было сил гадать, почему. Мне просто надо было поспать. Мне требовалось горючее. Нужна была жизненная сила. Нужна была починка.
Вообще-то я думал, что мне необходима обратно моя жизнь такой, какой она была прежде. Но эта тема была закрытой, так что я решил хорошенько выспаться ночью.
Утром я поспешил за почтой, охваченный внезапной и странной уверенностью, что получу почтовую открытку от Виды.
Я оказался прав.
«Что бы это значило?» – гадал я. Никогда раньше я вот так ни о чем заранее не знал. Во всяком случае, не помню такого.
На лицевой стороне открытки надпись: «Привет из Бейкера в штате Калифорния, родины самого большого термометра в мире». И, само собой, изображение этого самого термометра. Высоченное сооружение, шпилем уходящее вверх, со множеством делений, сфотографированное в момент, когда термометр показывал 100 градусов по Фаренгейту
[20].
Я перевернул открытку, ощущая какую-то странную пустоту. Однако заметил, что сердце бьется сильнее и чаще обычного.
«Дорогой Ричард, – прочел я. – Много дней неполадки с машиной, и тут очень жарко. Надеюсь, скоро вновь окажемся в пути. В машине кондиционера нет, но по крайней мере можно опустить стекла и ехать быстро. Когда она едет то есть.
Я ищу чего-то, но не знаю, что это. Но, когда соображу, вы узнаете об этом первым.
Ну. Вторым, вообще-то. Я узнаю первой.
С любовью – Вида».
Вида
Самый высокий в мире термометр
Эдди спросил меня: «Что это за книжица, в которой ты все все время пишешь? Дневник, что ли?»
Вот я ему минут двадцать и втолковывала все про Эстер, про книжку с чистыми страницами, которую она мне подарила, про утешительный камень, про то, как она умерла (от этого я опять заплакала), и еще кучу всякой чепухи, о которой он меня на самом деле не спрашивал.
Только мне нужно было хоть чем-то занять себя.
Эдди механик, который чинит машину Виктора. Только как раз тогда он не чинил. Когда он меня спросил про книжку, он чинил чью-то еще машину. Прелестный голубенький «БМВ», что принадлежит еще одному несчастному глупцу, вздумавшему за раз одолеть пустыню целым и невредимым.
Чинить машину Виктора Эдди пока не может, потому что сделал спецзаказ на водяной насос, а тот еще не прибыл. Это занимает много времени. Больше, чем все думали.
А кроме того, даже когда водяной насос объявится, Эдди все равно нужно будет заниматься прежде всего с тем клиентом, который платит.
