Такие меры действительно были предприняты, правда, не без помощи американцев. Они пошли даже на то, что организовали встречу Шевченко с советским послом Добрыниным и представителем в ООН Трояновским. Не помогло, Шевченко наотрез отказался возвращаться в Москву.
В Москве же события развивались по довольно банальному сценарию. Лидия Дмитриевна общаться с Ленгиной отказалась, отвернулись от нее и другие подруги. Пыталась пробиться к самому Громыко, куда там, ее и на порог не пустили. Тем временем ее открепили и от правительственной поликлиники, и от Елисеевского гастронома, а на квартире устроили обыск. Сотрудники КГБ надеялись найти какой-нибудь компромат политического характера, а натыкались на бесчисленные чемоданы, коробки и сумки, набитые импортным тряпьем. Чуть позже эти коробки сыграют, как это ни странно, роковую роль в судьбе Ленгины.
Все началось с того, что чуть ли не на каждом углу она стала говорить, что вот-вот покончит жизнь самоубийством. Этот вопрос она обсуждала даже с матерью, которая как следует ее отругала и запретила даже думать о таком безбожном поступке. Но вскоре после первомайских праздников Ленгина исчезла, оставив адресованную дочери записку: «Дорогой Анютик! Я не могла поступить иначе. Жаль, что мама не позволила мне умереть дома».
Где ее только не искали — и на свалках, и за городом, и даже в Москве-реке! Как ни трудно в это поверить, нашел ее сын Геннадий, и не где-нибудь, а в родительской квартире на Фрунзенской набережной. По словам сотрудника КГБ, который занимался этим делом, через неделю после исчезновения матери Геннадий заглянул на Фрунзенскую набережную и был поражен исходившим откуда-то сладковато-трупным запахом.
Вызвал милицию, те — сотрудника КГБ. И вот что они увидели: труп Ленгины лежал в кладовке, заваленный коробками и чемоданами с барахлом. Все стало яснее ясного. Как оказалось, Ленгина приняла большую дозу снотворного, почувствовав дурноту, прислонилась к дверце кладовки, которая тут же распахнулась. Она упала вовнутрь, дверца закрылась, а сверху посыпались те самые коробки, закрыв еще живую Ленгину. Правда, вскрытие показало, что спасти ее все равно бы не удалось — слишком велика была доза снотворного.
А ее муж жил. Жил еще целых двадцать лет. И вот ведь как бывает, труп матери обнаружил сын, а труп отца — дочь, которая приехала к нему, обеспокоенная тем, что он несколько дней не отвечал на телефонные звонки. Как я уже говорил, американская печать мимо этого факта не прошла, процедив сквозь зубы о бесславной и угрюмой смерти бывшего советского дипломата. Что ж, иуды нигде и никогда не были в чести. И это правильно!
ГОЛГОФА КРАСНЫХ ДИПЛОМАТОВ
До Октября 1917-го красными называли всех революционно настроенных людей, а вот после того, как к власти пришли большевики, красным мог быть только тот, кто связан с советским строем; иначе говоря, красный — это значит советский. Так что красными были все: красные профессора, красные директора, красные дипломаты. Были даже красные графы и красные князья — это те, кто не сумел сбежать за границу и был вынужден работать на советскую власть.
Что касается красных дипломатов, то после переезда правительства в Москву первое время они работали на Спиридоновке и Малой Никитской, а потом перебрались в гостиницу «Метрополь». Три года они работали в гостиничных номерах и лишь осенью 1921-го заняли хорошо известное здание на Кузнецком Мосту. К этому времени в Народном комиссариате иностранных дел числилось более 1200 сотрудников. Забавная деталь! Как раз в это время красные дипломаты начали выезжать за границу, в том числе и на Генуэзскую конференцию, а одеты они были кто во что горазд — в косоворотки, кожанки или потертые пиджачки. А по протоколу они должны быть облачены в смокинги и фраки. Сохранилась любопытная фотография той поры: на фасаде НКИДа красуется непривьшно броская вывеска: «И.К. Журкевич».
Думаете, это фамилия наркома или какого-нибудь партийного деятеля? Ничуть не бывало! Журкевич — это фамилия портного, который прямо в здании НКИДа открыл свою мастерскую и обшивал отбывающих за границу красных дипломатов. Этот портной был настолько известен, что даже попал на страницы «Золотого теленка». С присущей им лихостью Ильф и Петров писали: «Над городом стоял крик лихачей, и в большом доме Наркоминдела портной Журкевич день и ночь строчил фраки для отбывающих за границу советских дипломатов».
С этим домом связаны и первые победы советской дипломатии, и горькие поражения, и, что самое страшное, чудовищные сталинские репрессии. Более двухсот уникальных специалистов, иначе говоря, цвет советской дипломатии, в 30–40-х годах прошлого века были уничтожены так называемыми «соседями» (НКВД — прямо через дорогу). По воспоминаниям ветеранов, по пустым коридорам НКИДа буквально гулял ветер. Красные палачи с Лубянки расстреливали всех — послов и консулов, машинисток и шоферов, поваров и дипкурьеров, секретарей и заместителей наркома. Все они были объявлены либо врагами народа, либо заговорщиками, либо шпионами невесть каких государств.
А ведь эти «враги» внесли такой неоценимый вклад в дело международного признания Советского Союза, что плоды их деятельности мы пожинаем до сих пор. Я расскажу о некоторых из них, о тех, чьи имена на долгие годы были преданы забвению и лишь теперь в коридорах МИДа звучат с величайшим уважением.
Не обойтись нам и без рассказа о довольно щепетильных акциях, проведенных «соседями» совместно с дипломатами. Ведь люди с Лубянки рассматривали внешнеполитическое ведомство как одно из своих подразделений и довольно часто работали под крышей посольств, консульств и других заграничных учреждений. Но если дипломаты, затевая какую-нибудь хитроумную игру, всегда согласовывали ее с «соседями», то чекисты о своих делах дипломатов, как правило, не извещали и, если хотели арестовать Карахана, Сокольникова или Крестинского, в известность никого не ставили: просто заталкивали людей в «воронок», иногда для видимости судили, а потом расстреливали.
ОТ БРЕСТА ДО СТАМБУЛА
Передо мной выписка из уголовного дела заместителя наркома иностранных дел Льва Михайловича Карахана. Вот что там говорится: «Карахан Л.М. признан виновным в том, что он с 1934 года являлся участником антисоветского заговора правых, в который был завербован Ягодой (он же Иегуда Енох Гершенович, нарком внутренних дел, расстрелян в 1938 году. — Б. С), по поручению заговора вел переговоры с представителями германского Генерального штаба об оказании заговору вооруженной помощи со стороны Германии. Кроме того, с 1927 года являлся агентом германской разведки, которой передал ряд секретных сведений о решениях директивных органов по вопросам внешней политики советского правительства.
Приговором Военной коллегии Верховного Суда СССР от 20 сентября 1937 года осужден по ст. 58–1а и 58–11 УК РСФСР к расстрелу».
Так кем же был на самом деле «заговорщик» и «шпион» Лев Михайлович Карахан (он же Леон Михайлович Караханян)? Родился он в Тифлисе в довольно обеспеченной и благополучной семье армянского адвоката. Идти бы ему по стопам отца, и прожил бы он не сорок восемь, а, быть может, сто лет, так нет же, начитался книжек про свободу, равенство и братство и решил бороться за счастье угнетенного народа. Пятнадцатилетним гимназистом вступил в РСДРП — и пошло-поехало. Из гимназии его исключили, а когда, сдав экстерном экзамены за гимназический курс, с великим трудом получил аттестат зрелости и поступил на юрфак Петербургского университета, со второго курса вышибли и оттуда. Потом были аресты, ссылки, жизнь под надзором полиции — словом, все, что положено борцу за счастье простого народа.
