Весь этот «гнусный балаган» происходил на глазах у всего народа. Не будем говорить за весь народ, но отдельные его представители уже отлично поняли — что их ждет впереди.
«Когда СССР будет готов к войне, то объявят вам, дуракам, — пойдем освобождать братьев Англии и Германии — и вы все, дураки, пойдете».
Вот так — просто, образно, точно — выразил свое понимание «текущего момента» красноармеец Зюзин, рядовой 337-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона Архангельского ВО. Было это за 37 дней до начала большой войны, 15 мая 1941 г. [1, с. 450].
И вы все, дураки, пойдете...
Почему же мы так удивляемся, когда натыкаемся на факты, свидетельствующие о том, что не все были дураками, не все спешили идти на убой ради «извлечения максимальной пользы для коммунизма», не все мечтали о «хорошей войне» за освобождение очередных «братьев» от нормальной, человеческой жизни?
Таким ли невероятным является предположение о том, что среди бойцов и командиров конно-механизированной группы Болдина (о фантастическом разгроме которой шла речь в части 2) были и участники того сентябрьского (1939 г.) «парада дружбы» в Бресте? Разве не могли прийти им в голову такие простые вопросы: «А какое нам дело до этой новой драки за передел добычи между Гитлером и Сталиным? И долго ли враг, которого надо разбить в борьбе за очередное правое дело, будет считаться врагом — или Молотов через пару недель опять передумает?»
На эти вопросы простым советским людям предстояло отвечать не в рамках телевизионного «ток-шоу», не на диспуте и не в кабине для тайного голосования. Вконец изовравшаяся, обдурившая саму себя власть требовала от них отдать жизнь. Единственную и неповторимую. Отдать немедленно и навсегда.
Любой ценой
Ветеран войны полковник Т.Г. Ибатуллин в своей книге [74] пишет:
«Моральное состояние участника боевых действий зависит от ответа прежде всего на три вопроса:
— в чем смысл войны, справедлива и законна ли она ?
— способен ли мой командир организовать бой так, чтобы с минимальными потерями выполнить задачу?
— уверен ли я в своей собственной подготовке к действиям в боевой обстановке?»
Ответ на первый вопрос определяется внутренней и внешней политикой, проводимой высшим руководством страны. Об этой политике и ее морально-психологических результатах мы подробно говорили в предыдущих главах. А вот ответы на второй и третий вопрос зависят не от «высоких правительственных сфер», а от ротного старшины, от комбата и комдива. Да, и на третий вопрос тоже, так как подготовиться к участию в боевых действиях в условиях родного колхоза нельзя. Именно обучение личного состава является важнейшей составляющей уставных обязанностей армейских командиров всех уровней. Способен ли был командный состав РККА образца 1941 г. к выполнению этих своих обязанностей?
Уровень профессиональной подготовки командного состава Красной Армии, качество военного обучения рядовых бойцов — все это тема для отдельного, серьезного исследования. Специалисты, которые возьмут на себя труд глубоко и беспристрастно исследовать эту проблему, внесут тем самым огромный вклад в реалистичное понимание того, что произошло в 1941-м и в последующих годах.
Отнюдь не считая себя компетентным в таких сугубо военных вопросах, автор данной книги считает уместным отметить лишь несколько моментов, лежащих, что называется, на поверхности. Один из самых распространенных мифов состоит в том, что к середине 30-х годов были подготовлены высокопрофессиональные и (что уже совсем необъяснимо) «опытные» военные кадры, и лишь «репрессии 37-го года лишили армию командного состава». Спорить по данному вопросу не о чем.
Надо просто знать факты. За два года (1938—1939) Красная Армия получила 158 тысяч командиров, политработников и других военных специалистов. За три предвоенных года (1939—1941) военные училища окончили 48 тыс. человек, а курсы усовершенствования — 80 тысяч. В первой половине 1941 г. из училищ и академий в войска было направлено еще 70 тыс. офицеров. Всего на 1 января 1941 г. списочная численность командно-начальствующего состава армии и флота составляла 579 581 человек. Кроме того, за четыре года (с 1937-го по 1940-й) было подготовлено 448 тыс. офицеров запаса [150].
Арестовано же было (по данным разных авторов) никак не более 10 тысяч командиров и политработников [1, с. 368]. Что же касается именно погибших в годы репрессий офицеров, то наиболее полный поименный перечень, составленный О. Сувенировым, состоит из 1634 фамилий [149]. Не 40 тысяч, как привычно повторяют авторы «перестроечных разоблачений», а одна тысяча шестьсот тридцать четыре! Нетрудно убедиться, что если бы все они остались в живых, то число командиров Красной Армии выросло всего лишь на 0,3 процента. Нетрудно понять, что некоторый некомплект командного состава (13% на 1 января 1941 г.) был обусловлен вовсе не репрессиями, а троекратным за три года ростом численности и огромным ростом технической оснащенности Вооруженных Сил. Наконец, следует вспомнить и о том, что пресловутый «некомплект» — это всего лишь несоответствие фактической и штатной численности. А штаты могут быть самые разные. Например, в вермахте на одного офицера по штатным нормам приходилось 29 солдат и унтер-офицеров (сержантов), во французской — 22, в японской —19. А штаты Красной Армии предполагали наличие одного офицера (политработника) на 6 солдат и сержантов [1, с. 365].
Ни на чем, кроме голословных измышлений, не основан и тезис о том, что «расстреляли самых лучших, а на их место назначили бездарей и проходимцев». Если судить по такому формальному критерию, как уровень образования, то с 37-го по 41-й годы число офицеров с высшим и средним военным образованием не только не сократилось, но значительно выросло! В два раза. Со 164 до 385 тыс. человек. На должностях от командира батальона и выше доля комсостава без военного образования составляла накануне войны всего лишь 0,1% [1, с. 366]. Среди командиров дивизий по состоянию на 1 января 1941 г. высшее военное образование имело 40%, среднее военное — 60%. Среди командиров корпусов соответственно 52 и 48 [68].
Другой вопрос — каков был «коэффициент полезного действия» этого обучения, если в Военную академию им. Фрунзе принимали командиров с двумя классами церковно-приходской школы. К сожалению, в этих словах нет преувеличения. Именно с таким «образованием» поднялись на самый верх военной иерархии нарком обороны Ворошилов и сменивший его на посту наркома Тимошенко, командующий самым мощным, Киевским военным округом Жуков и сменивший его на этом посту Кирпонос. На таком фоне просто неприлично интеллигентно смотрится предшественник Жукова на должности начальник Генштаба Мерецков — у него было четыре класса сельской школы и вечерняя школа для взрослых в Москве.
Отнюдь не репрессии 37-го года стали причиной такого грустного положения дел. Привлечение полуграмотных, но зато «социально близких» кадров было основой кадровой политики и в 20-х, и в 30-х, и в 40-х годах. Точно такая же ситуация была и на «гражданке». В середине 30-х годов среди секретарей райкомов и горкомов ВКП(б) 70% имели лишь начальное образование. Наркомом оборонной (а затем и авиационной!) промышленности трудился М. Каганович, в биографии которого вообще не обнаруживаются следы какого-либо образования. Приведем еще один пример из более позднего периода. В апреле 1948 года среди 171 военного коменданта в Восточной Германии (а на такую должность, надо полагать, подбирались наиболее «солидные» во всех отношениях офицеры)
