И горе войскам, ему вверенным...
Два комиссара
«Приказ получили — выполняйте».
Начальство, которому теперь (утром 27 июня) надо было продемонстрировать перед Ставкой свою готовность «ни на день не давать покоя агрессору», не дало 8-му мехкорпусу ни дня для спокойной перегруппировки и развертывания на новых исходных рубежах. А корпус в этом очень даже нуждался.
Во-первых, существенно изменились и направление и глубина предстоящего наступления. Правда, изменение было разумным: от Брод на Дубно идет шоссейная дорога, параллельно ей — насыпь железной дороги, местность открытая, для наступления танков удобная. Но на эту дорогу танковым дивизиям корпуса еще надо было выбраться из лесного массива у Лешнюв-Хотина. После ожесточенного боя 26 июня нуждались они и в пополнении запасов горючего и боеприпасов.
Во-вторых, чехарда приказов не прошла без печальных последствий. Одни штабы получили приказ об отходе, другие — нет, части корпуса оказались разбросаны на глубину 20—30 км. Ну а 12-ю танковую дивизию охватила паника, отвод войск перешел в беспорядочное бегство, да еще и немецкая авиация накрыла скопление войск 12-й тд в Бродах. Разложение в дивизии дошло до того, что тяжело контуженного при бомбежке генерала Мишанина просто затащили в брошенный танк и оставили одного в Бродах, под «присмотром» такого же контуженного ординарца. Для того чтобы привести дивизию в порядок и вернуть ее на исходный для наступления рубеж, безусловно, нужно было время. Но штаб фронта теперь очень-очень спешил.
Добродушнейший (по крайней мере — в своих мемуарах) Баграмян описывает это так:
«...командиры корпусов немедленно стали поворачивать дивизии на новые направления, а это не так-то просто сделать. Генерал Рябышев был поглощен этой задачей, когда к нему на КП нагрянул Вашугин. Горячий, энергичный, Николай Николаевич сердито отчитал командира корпуса за медлительность...»
«Сердито отчитал...» Бывает. А из воспоминаний Н.К. Попеля можно узнать, что конкретно скрывалось за этими словами:
«Рябышев обернулся, поднял с земли фуражку, одернул комбинезон и несколько торжественным шагом двинулся навстречу головной машине. Из нее выходил невысокий черноусый военный.
Рябышев вытянулся:
— Товарищ член Военного совета фронта...
Хлопали дверцы автомашин. Перед нами появлялись все новые и новые лица — полковники, подполковники. Некоторых я узнавал — прокурор, председатель Военного трибунала... Из кузова полуторки, замыкавшей колонну, выскакивали бойцы.
Тот, к кому обращался комкор, не стал слушать рапорт, не поднес ладонь к виску. Он шел, подминая начищенными сапогами кустарник, прямо на Рябышева. Когда приблизился, посмотрел снизу вверх в морщинистое скуластое лицо командира корпуса и сдавленным от ярости голосом спросил:
— За сколько продался, Иуда?
Рябышев стоял в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не находивший что сказать, да и все мы растерянно смотрели на невысокого, ладно скроенного корпусного комиссара.
Дмитрий Иванович заговорил первым:
— Вы бы выслушали, товарищ корпусной...
— Тебя, изменника, полевой суд слушать будет. Здесь, под сосной, выслушаем и у сосны расстреляем...
Я не выдержал и выступил вперед:
— Еще неизвестно, какими соображениями руководствуются те, кто приказом заставляет отдавать врагу с боем взятую территорию.
Корпусной комиссар остановился... В голосе члена Военного совета едва уловимая растерянность:
— Кто вам приказал отдавать территорию? Что вы мелете? (Уму непостижимо — неужели Кирпонос и Пупкаев приняли решение об отводе мехкорпусов без согласования с Вашугиным? — М.С.)
Дмитрий Иванович докладывает. Член Военного совета вышагивает перед нами, заложив руки за спину... Он смотрит на часы и приказывает Дмитрию Ивановичу:
— Через двадцать минут доложите мне о своем решении...
Корпусной комиссар не дал времени ни на разведку, ни на перегруппировку дивизий. Чем же наступать? Рябышев встает и направляется к вышагивающему в одиночестве корпусному комиссару.
— Корпус сможет закончить перегруппировку только к завтрашнему утру.
Член Военного совета от негодования говорит чуть не шепотом:
— Через двадцать минут решение — и вперед.
— Чем же «вперед»?
— Приказываю немедленно начать наступление. Не начнете, отстраню от должности, отдам под суд.
Приходится принимать самоубийственное решение — по частям вводить корпус в бой...» [105]
Вот здесь автор вынужден попросить прощения у читателя за одно (первое и последнее) лирическое отступление от темы.
В последнее десятилетие у нас развелось множество антикоммунистов. Самые рьяные из них — бывшие работники Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. Читаешь, бывало, как они гневно обличают и сурово порицают «тоталитарный режим», и думаешь: «Бедный, как же ты среди них столько лет страдал-мучился, как задыхался от идеологического гнета в своей пятикомнатной квартире на московской набережной!»
Я среди «них» — никогда не был, свое отношение к тоталитарному режиму выразил действием в 1987—1991 годах и посему никакой антикомиссарской озабоченностью сегодня не страдаю. Тиражировать старую и непристойную сплетню про «тупых комиссаров», которые мешали нашим мудрым генералам правильно командовать, не буду. Бывали разные комиссары. Бывали разные генералы. Тот же Н.К. Попель поднимал боевой дух красноармейцев не в парткабинете, а в башне головного танка. И если судить по результату — а оперативная группа 8-го МК под командованием Попеля оказалась единственным танковым соединением во всей Красной Армии, которое в начале войны нанесло немцам серьезный, ощутимый удар, — то придется признать, что и полководческим талантом бог комиссара Попеля не обидел.
Вот по всему по этому, уважаемый читатель, давайте не будем торопиться «сердито отчитать» комиссара Вашугина за проявленное им необузданное хамство.
Он хотел как лучше. Вышло так, как только и могло выйти, когда бывшего командира полка с образованием, которое сегодня не позволило бы устроиться на работу сантехника, ставят на должность члена Военного совета округа (с началом войны — фронта).
Комиссар Вашугин в тылу не отсиживался, «трофейное» добро в «ЗИС» не грузил, с первых дней войны метался по фронту, ежеминутно рискуя получить бандеровскую пулю в спину или попасть под бомбы безнаказанно бесчинствовавшей немецкой авиации. Он видел, что происходит нечто невероятное: сотни брошенных на обочине танков и орудий, беспорядочно бредущие толпы бывших красноармейцев, настежь распахнутые двери райкомов партии, коридоры которых завалены мусором — рваными партбилетами и книжками бессмертных трудов классиков марксизма.
Комиссар Вашугин знал только одно объяснение этому — вредительство. И так ли уж он был не прав? Он знал только один способ наведения порядка в разваливающейся на глазах армии — расстрел на месте. А что, уважаемый читатель, есть какой-то другой способ? Что могло в той обстановке, среди тех «кадров», которые так настойчиво растила партия, быть реальной альтернативой поездкам по фронту с трибуналом и расстрельной командой?
