Наконец, свою роль сыграл фактор «пустого пространства». От Одера до Вислы практически не осталось прусских войск, а русские отряды еще не появились. Таким образом, большая часть прусской Польши была совершенно свободна, и ее могли занять даже небольшие кавалерийские отряды. Крепости, прикрывавшие переправы через Одер: Кюстрин и Штеттин, — были в руках Великой Армии. Польша словно манила французов в глубь своих просторов.
В результате, подчиняясь жесткому стратегическому императиву и соблазну «пустого пространства», Наполеон принял чреватое серьёзными последствиями решение. Ясно оно нигде не выражено, однако его можно вполне четко проследить по отдельным приказам императора и действиям в ноябре-декабре 1806 года. Великая Армия должна была вступить на территорию прусской Польши и не препятствовать полякам, если они начнут национально-освободительное восстание. Однако при этом не следовало им ничего обещать. Польское восстание (если таковое начнется), по мысли Наполеона, должно было лишь помочь быстро разгромить остатки прусских войск и послужить уроком для русского царя.
Наполеон считал, что Александр поймет: в случае продолжения войны он также рискует получить восстание в бывших польских провинциях. Поэтому царь станет более сговорчивым и пойдет на переговоры, в результате которых будет заключен мир и, возможно, союз с Россией. В случае мирных переговоров Наполеон не исключал, видимо, восстановление независимости какой-то части польской территории. Разумеется, речь могла идти только о территории прусской Польши.
В середине ноября 1806 года войска Великой Армии на широком фронте форсировали Одер и вступили на территорию прусской Польши. Повсюду французов встречали как освободителей. В Познани жители устроили восторженный прием маршалу Даву и его солдатам. Несмотря на проявление радости, нельзя не отметить, что Ланн был во многом прав. Страна была бедной, а осенние дороги — отвратительными. Именно тогда во французской армии родилась фраза: «Бог создал для Польши пятую стихию — грязь».
Едва французские корпуса продвинулись на несколько десятков километров в глубь польской территории, как необходимость добывать провиант и желание поскорее оказаться в цивилизованном месте буквально погнали французских полководцев к Варшаве. Маршалы стали наперебой докладывать императору о том, что их войска не находят достаточного количества провианта, что стратегически важно занять такой крупный город, как Варшава, и т. д. и т. п. В результате осторожное, по мысли Наполеона, продвижение по польской территории превратилось в настоящий бег к столице.
28 ноября 1806 года в час дня авангарды кавалерии Великой Армии под командованием Иоахима Мюрата вступили в Варшаву. Прусский гарнизон и отдельные русские отряды, стоявшие на западном берегу Вислы, ушли за реку и не препятствовали триумфальному вступлению французов в польскую столицу. Жители встречали французов с каким-то исступленным, безумным энтузиазмом. Ликующая толпа стояла вдоль улиц, по которым проезжала кавалерия Мюрата во главе с как всегда пышно разодетым маршалом. «Я еще никогда не видел национальный дух, доведенный до такой высшей точки, — восторженно докладывал легендарный командир конницы. — Мы въехали в Варшаву приветствуемые тысячу раз повторяемыми криками „Да здравствует император Наполеон, наш освободитель!“. Этот возглас исходил из уст людей всех классов и состояний. Что же касается женщин, — добавил опытный в этом вопросе маршал, — они просто не могли сдерживать своей радости… Все поляки просят оружия, чтобы сражаться с врагом… Наши солдаты были встречены, будь то дворянами, будь то крестьянами, будь то горожанами, как братья… Каждый житель стремился сделать так, чтобы наши солдаты расположились у него в гостях. Знатные люди подготовили торжественные ужины для наших офицеров. Так что, Сир, радость всеобщая»
.
Кстати, вечером в Варшавском театре давали спектакль, специально подготовленный к этому случаю. Он назывался «Пражские укрепления». Как можно догадаться, речь шла не о столице Чехии, а о разгроме варшавского предместья в 1794 г. Эпизод, о котором мы упоминали, был у всех на устах…
Доклад Мюрата о восторженной встрече в польской столице был полон экзальтации неспроста. Герцог Бергский явно мечтал о чём-то большем, чем маршальские эполеты. «Создать независимое государство под скипетром иностранного короля, которого Ваше Величество даст этой стране, — вот всеобщее желание, — прозрачно намекал в своем докладе бравый гасконец и продолжал: — Но они поднимутся все только тогда, когда Ваше Величество провозгласит независимость Польши и укажет, кто же тот король, которого Вы желаете видеть»
.
Ответ Наполеона был ледяным душем для незадачливого маршала: «Передайте им, что я пришел сюда не для того, чтобы выпрашивать трон для одного из своих близких». Так же холодно и с серьезным спокойствием Наполеон принял депутацию польского дворянства, когда он лично приехал в Познань, где ему устроили еще более восторженную встречу, чем Мюрату в Варшаве: «Господа, — строго произнес император в ответ на напыщенные речи, — то, о чем вы говорите, — это великое дело, но помните, что это война с ее случайностями, с ее опасностями и с ее тяготами». Впрочем, после бала, который устроили в его честь в Познани, Наполеон, улыбнувшись, сказал: «По-моему, все польки — настоящие француженки!» Это, однако, никоим образом не изменило настроения Наполеона, и он почти тайком въехал в Варшаву в ночь с 18 на 19 декабря, стремясь всеми способами избежать всяких торжественных встреч. На другом берегу Вислы французов ждала русская армия, и императора это заботило куда больше, чем энтузиазм толпы.
22 декабря началась операция по форсированию Вислы, которая вылилась в сражения при Пултуске и Голымине. Кровопролитные схватки не принесли решающего успеха ни той ни другой стороне.
1 января 1807 года император вернулся в Варшаву. Легенда рассказывает, что в этот день на станции Блоне он встретил прекрасную девушку с золотистыми волосами, которая с таким восторгом и трепетом смотрела на него, что император снял шляпу и поклонился. Тогда, не сдерживая себя от переполнивших её чувств, прелестная незнакомка воскликнула: «Приветствую вас, тысячекратно благословенный, на нашей земле. Что бы мы ни сделали, ничто не может должным образом выразить чувств, которые мы питаем к вам, и радости, которую мы испытываем, видя, как вы вступаете в пределы нашей родины, которая ждёт вас, дабы восстать из праха». Девушку звали Мария Валевская; у Наполеона вскоре начался роман с этой прекрасной полькой, который наложил свой отпечаток на восприятие императором Польши.
А дальше, в Варшаве, началось все то, чего император так старательно стремился избегать: приемы, балы, пиршества, бряцанье оружием польской шляхты, клятвы верности, энтузиазм, ликование, улыбки прекрасных полек и… любовь красавицы Марии. Наполеон был человеком государства, трезвым политиком, но все-таки он был человеком. Знаменитый историк Луи Мадлен точно описал пьянящую обстановку, которая окружала императора в Варшаве: «блистательное общество, полное рыцарства и утонченности, народ, столь близкий по духу французам, что, как он заметил, здесь все французские достоинства и недостатки доведены, кажется, до их крайних форм. Веселые танцы, мазурки под звук скрипок, удивительная роскошь костюмов, где парадное изящество переплеталось с восточной пышностью, вдохновенные лица мужчин и изысканная красота женщин, атмосфера, словно наполненная опьянением и надеждой на освобождение…»
