Два фрегата, на которых располагался маленький отряд, совершили поистине беспримерное плавание, чудом проскочив между вражескими эскадрами. 9 октября Бонапарт ступил на землю Франции, а 16 октября он уже был в Париже. Хотя к этому времени ситуация на фронтах значительно улучшилась и непосредственная опасность временно миновала, прогнивший режим Директории уже окончательно обанкротился. Народ устал от анархии и нестабильности, царства спекулянтов и жуликов, разгула бандитизма и коррупции. Поэтому возвращение молодого полководца было воспринято однозначно: Спаситель пришел. «Генерал, отправляйтесь же разбить врагов, — воскликнул один из ораторов, приветствовавший Бонапарта на пути следования через Прованс, — а потом мы сделаем Вас королем».
Лион был весь иллюминирован в честь приезда молодого героя, люди пели и танцевали на улицах под крики: «Да здравствует Бонапарт, который приехал, чтобы спасти Отечество!»
В Париж весть о том, что Бонапарт высадился на французском берегу, пришла вечером 13 октября, а на следующий день утром была объявлена в законодательном корпусе. Вместо того чтобы осудить генерала, самовольно оставившего армию, депутаты повскакивали со своих мест и со слезами на глазах от восторга и энтузиазма запели «Марсельезу». Через несколько мгновений новость знал уже весь город.
Генерал Тьебо рассказывает в своих мемуарах, как в этот день он был по делам в Пале-Рояле. «Я только что вошел в большой двор, как на другой стороне сада я увидел группу людей, которая быстро росла, а потом мужчины и женщины побежали куда-то со всех ног… Без сомнения речь шла о какой-то очень важной новости: восстание, победа или поражение… какой-то мужчина, не остановившись, на бегу прокричал мне: „Генерал Бонапарт вернулся! Он высадился во Фрежюсе“. Тогда, в свою очередь, меня охватил всеобщий порыв… Новость распространилась с быстротой электрической искры. На каждом углу можно было увидеть то, что я увидел в Пале-Рояле, сверх того оркестры полков, расквартированных в Париже, пошли по улицам с музыкой, увлекая за собой потоки народа. Едва спустилась ночь, как импровизированная иллюминация зажглась во всех квартирах… на улицах, в театрах раздавались крики: „Да здравствует Республика! Да здравствует Бонапарт!“»
В общем, молодому генералу не пришлось ломать голову в размышлениях на тему «Что делать?»: если у него и были сомнения при отплытии из Египта, теперь от них не осталось и следа — власть сама шла к нему в руки.
Именно поэтому переворот 18–19 брюмера VIII года (9–10 ноября 1799 г.) прошел так, в общем, легко и бескровно. Бонапарт был провозглашен первым консулом Французской республики и фактически главой всей исполнительной власти; два других консула, видные политические деятели Камбасерес и Лебрен, были не более чем статистами для создания некого подобия коллегиального правления.
«Господа, теперь у страны есть настоящий хозяин!» — якобы провозгласил известный политик и участник событий 18–19 брюмера Сийес после встречи с Бонапартом наутро после переворота.
Даже если эта фраза выдумана позднее, она великолепно отражает то, что произошло в эти дни. Действительно, в самом скором времени страна неузнаваемо преобразится. Всего за несколько месяцев молодой консул очистит дороги Франции от бандитов, разгонит жуликов и спекулянтов, наладит нормальное функционирование административного аппарата. А самое главное, он вернет народу доверие к власти. Люди снова начнут платить налоги, опять нормально закрутятся все шестеренки государственной машины. На появление доверия к власти, предсказуемости, порядка и уверенности в завтрашнем дне экономика мгновенно ответит резким скачком. Отныне производство и торговля, освобожденные от феодальных пут, начнут развиваться с такой скоростью, что поразят даже тех, кто считался отчаянным оптимистом. Это, в свою очередь, укрепит доверие к власти и пополнит казну новыми исправно выплачивающимися налогами. Бонапарт создаст твердую и надежную денежную систему, откроет государственный банк. Он вернет свободу вероисповедания, создаст новую современную систему высшего и среднего образования, введет в стране единую систему мер и весов, будет всюду покровительствовать науке, искусству и вообще всем людям, которые работают на пользу государства и общества.
Знаменитый член государственного совета Луи Редерер напишет в это время под впечатлением от встречи с Бонапартом: «…черта, которую я хотел бы подметить у первого консула, — это его неподкупность. Я скажу больше, он принципиально недоступен подкупу… Как подкупить человека, у которого все физическое подчинено моральному, а мораль подчинена интересам общества? Как отвратить от пути добра человека, к которому можно подступиться, только разговаривая с ним об общественных интересах? Как отвлечь удовольствиями и утехами того, для кого главное удовольствие — это делать полезные вещи? Как вовлечь в порок человека, который позволяет приблизиться к себе лишь тем, кто известен своей мудростью, честностью и преданностью? Пусть негодяй и глупец не пытаются приблизиться к Бонапарту — они ничего от него не добьются… Мне кажется, что его избегают все те, у кого на совести не только недостойные дела, но даже недостойные мысли…»
Конечно, эта фраза Редерера, написанная под впечатлением от встречи с героем, идеализирует образ Бонапарта, но она, тем не менее, великолепно отражает настроения первых лет консульства. Наконец, после переворотов, потрясений, нестабильности и анархии в стране утвердилась власть надежная, предсказуемая и честная; власть, отвечающая чаяниям подавляющего большинства французов.
Бонапарт стал первым лицом в государстве почти что день в день с фактическим выходом России из коалиции
[3], а известия о перевороте во Франции пришли в Санкт-Петербург вместе с новостями о последних событиях на фронтах пока еще неоконченной войны.
Вести из Франции вызывали живейший интерес Павла I. В скором времени этот интерес приобрёл черты неподдельного восторга преобразованиями и свершениями Бонапарта. В апреле 1800 г. император отозвал из Лондона русского посла графа Воронцова.
Семён Романович Воронцов был не просто послом. Представитель влиятельного клана Воронцовых, он с 1784 г. был назначен послом в Великобритании и за 16 лет до того «вжился» в страну своего пребывания, что стал больше англичанином, чем русским. Даже граф Чарторыйский, которому были не чужды англофильские настроения, писал, что Воронцов «…поистине пустил корни в Англии, он так превозносил ее, как не мог бы это делать самый ярый „тори“… Эти чувства мешали ему смотреть беспристрастно на события и понимать интересы России…»
Отзыв Воронцова
[4] был важным политическим знаком, тем более что одновременно русский посол был отозван и из Вены, а на его месте не оставили даже временного поверенного.
