Сократ, повторим, – грек необычный: он мог – и неоднократно делал это – смело пойти против воли всей общины, всех граждан, если считал, что они неправы. Истина для него даже дороже, чем жизнь. Ну, а для «нормального» грека суждение общины, суждение окружающих – превыше всего.
Именно таковы герои Гомера. Им абсолютно чужды те нравственные ценности, которые столь близки нам и которые сопряжены именно с внутренней самооценкой: доброта, милосердие, сострадание… Всё это – порождение более поздних эпох, тесно связанное с возникновением христианства. Зато среди витязей, изображенных в эпосе, очень высоко котируются воинская доблесть, величественность, щедрость – словом, то, что характеризует человека с «внешней стороны». А ведь именно эти гомеровские герои служили образцом для греков последующих эпох, особенно для аристократов.
Согласно мифам, в греческом войске под Троей вторым по силе и мужеству после Ахилла был могучий герой Аякс. Когда Ахилл погиб, был объявлен конкурс на то, кому достанутся его великолепные доспехи. Аякс не без основания претендовал на них. Но хитроумный Одиссей, убедив своим красноречием главу «жюри» – верховного главнокомандующего Агамемнона, – сумел «обойти» Аякса и получить этот приз. Разгневанный Аякс пылал жаждой мщения. Он решил ночью убить и Одиссея, и Агамемнона, и других вождей греков. Но боги наслали на него безумие, и вместо врагов он перебил стадо овец. Утром, придя в себя и увидев, что он натворил, Аякс покончил самоубийством. Его терзали отнюдь не угрызения совести за то, что он хотел убить людей, причем своих же соратников. Совсем наоборот: он сгорал от страшного стыда именно от того, что не сделал этого, от того, что совершил промашку и опозорился. Аякс буквально опустошен, жизнь стала ему не мила. Он горестно восклицает (цитируем по трагедии Софокла «Аякс»):
Увы!
Ночь, что дня милей, мрак, что солнца свет
Для меня затмил!
Я к вам, я к вам всей душой стремлюсь!
Да, к вам. Не в силах я
Видеть богов, видеть людей:
Ни радости, ни пользы нет
В моем для ближних взоре.
Дева сильная, Зевса дочь меня
В смерть позором гонит.
О, куда бежать? Где приют найти,
Если родовая рухнула слава?..
Что ж дальше будет? Явно ненавистен
Я стал богам; всё войско мне враждебно,
Враждебна Троя и земля кругом…
С каким лицом пред очи я предстану
Родителя, без славы, без наград,
Которых он венец стяжал великий?
Невыносима эта мысль…
Нет, нет, не то. Исход найти я должен.
Пусть твердо знает старый мой отец,
Что не трусливого родил он сына.
Не стыдно ли желать продленья жизни,
Когда просвета в горе не видать?..
Прекрасно жить, иль умереть прекрасно —
Вот благородства путь. Я всё сказал
[79].
* * *
Итак, агональный дух всячески способствовал культурному творчеству. Первый расцвет индивидуалистического принципа в Греции пришелся на архаический период. И характерно, что именно тогда свершилось, например, одно из важнейших событий в истории античной и мировой литературы: на смену эпосу, жанру в известной мере «безличному», без выраженного авторского начала, пришла лирика. А ведь лирическая поэзия как раз в высшей степени личностна, допускает и поощряет проявление индивидуальных чувств, эмоций, устремлений.
Авторов эпических поэм Гомера и Гесиода сменила появившаяся за короткий промежуток времени целая плеяда выдающихся творцов лирических стихов: Архилох и Солон, Феогнид и Тиртей, Алкей и Сапфо (первая женщина-поэтесса), Алкман и Анакреонт, Симонид и Пиндар… Имена некоторых из этих поэтов ныне, увы, известны далеко не каждому, даже образованному человеку. Дело в том, что, к сожалению, наследие большинства из них довольно плохо сохранилось и часто сводится к набору разрозненных фрагментов, дошедших в цитатах более поздних писателей или открытых уже в наше время на свитках папируса.
А между тем все перечисленные имена принадлежат, без преувеличения, великим представителям античной литературы. И к тому же новаторам, смело делавшим замечательные открытия в области стихосложения. Почти все они принадлежали по происхождению к знатной аристократии, и, что интересно, многие из них не ограничивались работой на литературном поприще, были людьми деятельными, с широким кругом интересов и занятий. Афинянин Солон – законодатель, мудрец, путешественник; Архилох – воин-наемник, ведший полную трудностей и лишений жизнь – от похода к походу, от сражения к сражению; Алкей – активный участник политической борьбы на родном острове Лесбос, член одной из соперничающих за власть группировок (гетерий), подбодрявший сотоварищей «песнями гражданской смуты», как он сам назвал сборник своих стихов…
Раньше безраздельно царил величественный, но несколько однообразный гомеровский гекзаметр, – а VII–VI вв. до н. э. возникло богатейшее разнообразие самых непохожих друг на друга стихотворных размеров. Некоторые из них получили названия по именам придумавших их поэтов (алкеев стих, сапфическая строфа, архилохов стих), а это ведь тоже проявление индивидуалистического начала. Гекзаметр никто никогда не называл «гомеровым стихом».
На упоминавшемся выше Архилохе необходимо остановиться подробнее, поскольку это один из самых выразительных примеров яркой индивидуальности в архаической Греции. Как Гомера называют «отцом» греческого эпоса, так Архилоха – «отцом» лирической поэзии.
Он жил в середине VII в. до н. э. Родиной его был небольшой, малоплодородный эгейский остров Парос. Отцом будущего поэта был знатный аристократ, но матерью – рабыня-наложница. Иными словами, по греческим обычаям Архилох считался незаконнорожденным и не мог рассчитывать на получение гражданских прав.
Впрочем, отец относился к нему хорошо, вырастил в своем доме, дал хорошее образование, а потом взял с собой, когда отправился с отрядом соратников основывать колонию на острове Фасос у северных берегов Эгеиды. Фасос юному Архилоху не понравился; впоследствии он описывал его такими словами:
…Как осла хребет,
Заросший диким лесом, он вздымается,
Невзрачный край, немилый и нерадостный
[80].
А потом для поэта началась воинская жизнь. Война – одна из главных тем творчества Архилоха, он и изображает себя как поэта-воина:
Я – служитель царя Эниалия (т. е. Ареса – И. С.), мощного бога.
Также и сладостный дар Муз хорошо мне знаком…
В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же —
Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье
[81].
Будучи «полукровкой», лирик с замечательным пренебрежением относится к традиционным аристократическим ценностям. Так, страшнейшим позором, худшим, чем сама смерть, считалось бежать с поля боя, бросив щит (щит был предметом громоздким, и для успешного бегства с ним поневоле приходилось расстаться). А для Архилоха ничего позорного в таком поступке нет:
