Однако уже к VI в. до н. э., ко времени Солона и Феогнида, знать, не отрекшаяся от своих прежних принципов, явственно ощутила себя в положении «ау тсайдеров». Хозяевами эпохи стали те представители аристократии (подчеркиваем снова, аристократии, а не демоса), которые начали активно «делать деньги». А те, кто этим в свое время не озаботились, оказались в большинстве своем фактически отстранены от властных, авторитетных позиций, и им оставалось заниматься озлобленным или философским резонерством.
Солон, судя по всему, все-таки занимался морской торговлей, и сомневаться в этом нет никаких оснований. По вполне достоверным данным (среди которых – строки собственных стихов этого мудреца-поэта), Солон побывал, как минимум, в Египте, на Кипре и в Лидии. Это само по себе предполагает далекие и длительные путешествия на корабле. Вряд ли стал бы в них пускаться человек, боящийся морской стихии.
Однако торговля, которой занимался Солон – согласно той выучке, которую он получил от отца и предков, – была торговлей еще традиционного типа, ориентированная не на получение максимальных прибылей любой ценой, а на приобретение умеренного достатка, позволявшего не нуждаться (то есть, опять нужно повторить, быть автаркичным). Именно умеренным было отношение Солона к богатству. Он в этом плане, подчеркнем, не был нигилистом. Не забудем о том, что сам Солон говорит:
Я от богатства не прочь, только денег, добытых бесчестно,
Я не хочу: не избыть грозной расплаты потом!
Если достаток нам боги дают, пребывает незыблем
Он навсегда, от основ вплоть до вершины своей;
Если же люди дойдут до него чрез насилье, за ними
Он не по праву тогда и не по воле идет,
Но уступая неправде, и в нем злая гибель таится!
[230]А вот и еще несколько параллельных мест из того же Солона:
Много дурных богатеет, благие же в бедности страждут.
Но у дурных не возьмем их мы сокровищ в обмен
На добродетель, – она пребывает незыблемой вечно,
Деньги же вечно своих переменяют владык!
[231]Или:
Столь же богаты и те, у кого серебро есть в запасе,
Золота груды, простор хлебом покрытых полей,
Кони и мулы, и те, кто в одном лишь имеет усладу,
В чреве, и в сне на боку, и в быстроте своих ног…
Вот в чем богатство для смертных! А если кто ныне владеет
Денег избытком, его не унесет он в Аид…
[232]Итак, богатство принимается, но лишь с необходимыми оговорками: что это богатство должно быть не чрезмерным, нажитым честно, не превращаться в самоцель, что доблесть всё равно превыше богатства и т. п. Богатство не отрицается как таковое, но вводится в подобающие ему рамки. Точка зрения вполне типичная для аристократа «старинной закалки».
* * *
В целом трудовая этика, описанная здесь, несет на себе все черты мировоззрения крестьянской, аграрной цивилизации. Уже известный нам видный исследователь античности Ф. Ф. Зелинский справедливо заметил, что от древне греческого богатства «веет свежим запахом земли», а не «затхлой атмосферой капитализма»
[233].
Эта античная трудовая этика совершенно не способствовала появлению «капиталистических» мотиваций (как, например, сформировавшаяся в Европе начала Нового времени протестантская этика, которая породила, по определению М. Вебера, «дух капитализма»). Выражение «экономика определяет политику» звучит для нас как нечто само собой разумеющееся. А античный грек просто не понял бы эту сентенцию. В тогдашних условиях всё было скорее наоборот: внеэкономические, политические соображения вторгались в экономическую жизнь и направляли ее развитие. Если в наши дни, как правило, стремятся к власти ради денег, в Греции, напротив, деньги рассматривали лишь как средство для обретения власти.
Одним из самых богатых людей в Афинах V в. до н. э. был Никий. Он имел тысячу рабов – колоссальное по древнегреческим меркам количество! Казалось бы, с такой армией тружеников он мог бы организовать очень крупное производство, стать настоящим «фабрикантом», еще больше увеличить свое состояние. Что же он делал вместо этого? Сдавал своих рабов в аренду другим лицам (которые использовали их на серебряных рудниках) и получал за это небольшую, но стабильную плату – по одному оболу за человека в день. Никию нужны были «чистые деньги». А требовались они ему опять же не для инвестиций в хозяйство, а для политических целей.
Тут нужно оговорить, что даже в классических, демократических Афинах V–IV вв. до н. э. сохранялся такой пережиток «престижной экономики», как уже знакомые нам литургии – общественные повинности, налагавшиеся полисом на богатейших граждан. Эти люди должны были за свой счет оснащать военные корабли и комплектовать их экипажем, набирать, содержать и готовить хоры и актеров для праздничных представлений, организовывать гимнастические состязания…
В период расцвета полисной цивилизации, до ее кризиса (о котором еще пойдет речь ниже) сами богачи относились к литургиям ревностно, стараясь перещеголять друг друга блеском и щедростью трат. Уже знакомый нам принцип: не важно, сколько у тебя есть, – важно, сколько ты даешь другим, только на этой почве может сформироваться уважение к тебе.
Тот же Никий, тратя крупные суммы на литургии, щедро и безвозмездно финансируя полис и сограждан, укреплял тем самым свой престиж. В результате Никий стал одним из ведущих государственных деятелей, неоднократно избирался стратегом, возглавлял военные походы. Впрочем, как известно, в конце концов он, не обладая полководческим гением, полностью проиграл сражение при Сиракузах и погиб сам.
М. Вебер очень удачно определил человека античной полисной цивилизации как «политического человека», в отличие от «экономического человека» Нового времени
[234]. Тому же ученому принадлежит и другое меткое наблюдение: в греческих полисах мы не встречаем, даже в зачаточной форме, ничего похожего на цеховую организацию в экономике, столь характерную для европейского города, начиная со Средних веков (цехами тогда назывались объединения ремесленников одной специальности, замкнутые корпорации взаимопомощи, создававшиеся с целью обеспечения наиболее благоприятных условий производства и сбыта своих изделий).
Впрочем, одно исключение все-таки было, и оно в высшей степени характерно. Цехом, но не экономическим, а «политическим цехом» Вебер называл сам гражданский коллектив полиса
[235]. И действительно, этот коллектив являлся замкнутой привилегированной корпорацией, доступ в которую для всех посторонних был чрезвычайно затруднен.
