Видный отечественный историк античности Геннадий Андреевич Кошеленко выдвинул интересную гипотезу, в центре которой – «противоречие между двумя социальными структурами: городом и полисом. Город – как олицетворение производства (в первую очередь ремесленного производства) и товарно-денежных отношений вступал в конфликт с полисом, как социальным организмом, основанным на общинных началах и допускающим только ограниченное развитие ремесла и товарно-денежных отношений»
[236].
С противопоставлением города полису, пожалуй, далеко не во всем можно согласиться. Однако безусловно верно суждение: «…Подрыв экономической основы полисного строя порождается в значительной мере ростом производства, товарного обмена и сопутствующими им факторами»
[237]. В сущности, полис ставил определенные границы рыночным отношениям. Если же последние перерастали эти границы, полис оказывался в состоянии кризиса.
Свобода и… неравенство
«Свобода, равенство, братств о» – нам привычно, что со времен Великой Французской революции конца XVIII в. эти три слова стоят рядом. Если исключить из этой триады «братство» (риторический лозунг, вряд ли в нашем грешном мире в полной мере осуществимый на практике), то окажется, что две оставшиеся категории – «свобода» и «равенство» – в какой-то степени конфликтуют друг с другом. Общества Древнего Востока не знали свободы, но там было своеобразное равенство – равенство подданных перед лицом всесильного монарха, который мог казнить без суда и следствия в одинаковой мере последнего бедняка и первого вельможу. В античной Греции – всё наоборот: свобода получила высочайшее развитие, а вот равенства-то как раз мы в этой цивилизации не находим (впрочем, в человеческой истории существовало и существует более чем достаточно обществ, в которых нет ни свободы, ни равенства).
Как же так? Ведь прекрасно известно, что граждане древнегреческих полисов были равны между собой в политическом отношении. Во всяком случае, в идеале: реальное равенство, вне зависимости от происхождения, богатства, общественного положения, было достигнуто лишь в наиболее демократических государствах Эллады, например, в Афинах.
Между прочим, существовало две концепции равенства: «арифметическая» и «геометрическая», как их называли любившие математику греки. «Арифметическое равенство» – это действительное, полное равенство всех граждан. «Геометрическое равенство» – это совсем другое: равенство прав и обязанностей. Чем больше человек делает для полиса, тем выше должна быть его политическая роль. В рамках этой концепции, исходящей из того, что «неравные не должны быть равными», не может быть даже и речи о том, чтобы одинаковые права имели бедняк, который не в состоянии даже купить себе доспехи и встать в ряды гоплитов, и богач-аристократ, который в военную пору снарядил для государства целую триеру. Понятно, что идея «геометрического равенства» преобладала в олигархических полисах, а идея «арифметического равенства» – в демократических.
Но главное даже не в этом. Необходимо подчеркнуть: равенство, отсутствие юридически разграниченных сословий и каст распространялось именно только на граждан. Остальные слои населения оно никак не затрагивало. Можно сказать, что гражданский коллектив по отношению к прочим жителям полиса был самой настоящей привилегированной кастой. Особенно ярко это видно в Спарте, где в сравнении с гражданами-спартиатами все другие лица были практически бесправными. Но и в демократических Афинах демократия не имела никакого отношения к женщинам, метэкам, не говоря уже о рабах.
Античный мир был полем, где сосуществовали самые различные правовые положения, статусы, сословия. Это воспринималось как нечто вполне естественное: еще не возникло представления об абстрактном равенстве всех людей «от природы». Иная ситуация в те времена была и немыслимой. Ведь еще не прозвучала проповедь христианства, не раздались знаменитые слова апостола Павла: «Нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского; ибо все вы одно во Христе Иисусе»
[238].
Итак, в полисном мире, мире неравенства, полномасштабная свобода была возможна лишь для членов гражданского коллектива. И это вполне закономерно, поскольку древнегреческая свобода была именно «свободой-в-полисе», в рамках полисных структур и законов. Это была свобода только для «своих», неграждане к ней не допускались.
Свобода понималась не в привычном для нас смысле, как отсутствие тех или иных ограничений, а как принадлежность к общине. Такое восприятие свободы (можно назвать его позитивным, а не негативным, рождающимся через утверждение, а не через отрицание какого-либо факта), насколько можно судить, вообще характерно для архаичных обществ. Так, даже русское существительное «свобода» этимологически восходит к местоимению «свой». Изначально «быть свободным» означало – «быть своим в данном коллективе людей».
Следует ли осуждать древних греков за то, что они не дали свободу всем – женщинам, рабам? Разумеется, нет; это означало бы слишком уж далеко отклониться от принципа историзма. Любую цивилизацию необходимо оценивать по ее достижениям, а не по ее недостаткам, по тому, что в ней было, а не по тому, чего в ней не было. Главное в античной Элладе – не то, что в ней далеко не все еще были свободны, а то, что в ней уже были свободные, впервые в истории человечества.
* * *
Пожалуй, именно на примере «женского вопроса» будет уместно рассмотреть границы древнегреческой идеи равенства
[239]. Даже самая радикальная демократия в Элладе была в полном смысле слова «демократией для мужчин».
Перед нами по ходу изложения прошло уже немало ярких личностей – политиков, полководцев, мыслителей, деятелей искусства и литературы… И нетрудно заметить, что практически все имена, до сих пор появлявшиеся в изложении (да и дальше будет точно так же), принадлежат мужчинам. Едва ли не единственным исключением была Аспасия – но ее известность носила скорее скандальный оттенок.
Отчего же такое пренебрежение проблемами женского пола? Это – не наша сознательная воля, а отражение действительного порядка вещей, имевшего место в классической Греции. Положение женщин, в том числе и женщин-гражданок, было приниженным. Они не имели ровным счетом никаких политических прав: не могли участвовать в работе народного собрания, ни в каких выборах. Единственной формой общественной жизни, открытой для них, оставались религиозные праздники. В сущности, лишены были женщины и всех остальных гражданских прав: они не могли даже владеть имуществом.
Скудна содержанием, скучна была жизнь афинянки. Муж, встав утром и позавтракав, покидал жилище, а возвращался лишь к вечеру. Ведь грек-мужчина вел жизнь в высшей степени общественную, проводил целый день на улицах и площадях своего города. Там он участвовал в работе органов власти, узнавал последние новости, общался с друзьями…
