Безусловно, вышеперечисленные механизмы влияния не в равной степени характерны для всех представителей афинской аристократии. Отдельные знатные роды в своей деятельности отдавали предпочтение тем или иным из этих механизмов. Так, одним родам (Евмолпиды, Этеобутады) было свойственно тяготение к более архаичным методам (земельные богатства, контроль над локальными культами); другие (Писистратиды, Филаиды) в большей степени пользовались возникшими позже средствами – обширной системой внутренних и внешних связей; третьи (Керики, Бузиги) пытались комбинировать те и другие механизмы.
В последние десятилетия среди исследователей истории архаических и раннеклассических Афин получила значительное распространение концепция «регионализма». Первые шаги к ней были сделаны еще в 30-х годах, когда некоторые авторы (Gomme, 1986; Лурье, 1939) показывали, что группировки, боровшиеся за преобладание в афинской политической жизни, имели в значительной мере локальную основу. Но в полном смысле слова автором рассматриваемой концепции можно считать американского ученого Р. Сили, в ряде работ 1960-х – 1970-х годов проводившего мысль, что все политические конфликты в Афинах VII–V вв. до н. э. были обусловлены не социально-экономическими причинами и тем более не принципиальной идейной борьбой, а столкновением интересов аристократии различных регионов Аттики (Sealey, 1960; Sealey, 1976; Sealey, 1979). Политическое объединение Аттики, по мнению Сили, не сразу превратило ее в органичное единство, долгое время вызывая недовольство знати таких регионов, как Элевсинская равнина и равнина на востоке страны, близ Тетраполиса и Браврона. Региональные конфликты, борьба местной аристократии за преобладание в Аттике – вот доминирующий момент политического развития этого времени. На основе этих общих положений Сили пытался делать и конкретные идентификации. Так, в Килоне, первом претенденте на тиранию в Афинах, он видел выразителя интересов знати Элевсинской равнины, в тиране Писистрате и сопернике Клисфена Исагоре – лидеров «марафоно-бравронской» группировки (следует сказать, что если одни из этих идентификаций кажутся достаточно очевидными, то другие просто-таки озадачивают). Победу Клисфена и его реформы в конце VI в. до н. э. исследователь считал не чем иным, как победой городских аристократических родов (прежде всего Алкмеонидов) над локальными аттическими. Те силы, на которые опирались соперничавшие знатные роды, – группы их приверженцев, зависевших от них в экономическом, политическом, культовом отношениях, то есть близких к римскому слою клиентов.
Концепция Сили (вне сомнения, одна из самых интересных среди выдвигавшихся в XX веке по поводу политической борьбы в архаических Афинах) в той или иной степени, с теми или иными оговорками была принята значительным числом ученых (Ehrenberg, 1968; Ghinatti, 1970; Kluwe, 1972; Williams, 1982; Зельин, 1964). Высказывались и возражения против издержек концепции «регионализма». Подмечалось, что наряду с региональными связями не следует забывать и о личных (Mossé, 1964). Социальный момент, не абсолютизируя его, также необходимо принимать во внимание. Так, среди диакриев, очевидно, бо́льшим, нежели в других политических группировках середины VI в. до н. э., был удельный вес неполноправных и деклассированных слоев населения (Аристотель, Афинская полития. 13. 5; Плутарх, Солон. 29).
Лекция 4. Индивидуализм и коллективизм в архаических Афинах
Для политической жизни и – шире – для всего социокультурного бытия эллинского мира времени архаики были характерны два исключительно важных процесса. Один из них можно назвать «рождением личности», а второй – «рождением греческого полиса». Это порождало одновременное существование двух тенденций в менталитете – индивидуалистической и коллективистской. Первая из них проявлялась в ярко выраженном стремлении формирующейся личности заявить о себе в полный голос, проявиться на всех поприщах общественной жизни, в стремлении во всем быть первым, что находило выход в прекрасно известной состязательности греческой цивилизации, в пресловутом «агональном духе», столь компетентно описанном в отечественной историографии А. И. Зайцевым (Зайцев, 2001). Этот агональный дух был заметен буквально во всех сферах, на всех уровнях социума: от войны до поэзии, от атлетики, бывшей уделом знати, до керамического производства, которым, естественно, занимались лица невысокого статуса. Следует специально подчеркнуть, что, когда мы говорим о рождающейся и заявляющей о себе личности, стремящейся к первенству, в рамках данного курса нас интересует прежде всего не творческая личность в области культуры (первые философы, первые скульпторы, первые лирические поэты и т. п.), а личность политическая, в архаическую эпоху еще исключительно аристократическая по происхождению. Характерным проявлением личностного начала в политике стала, в частности, свершившаяся уже в начале этого хронологического отрезка почти повсеместно в Греции замена примитивных монархий во главе с басилеями на аристократические режимы, что немедленно повело к началу острой борьбы за власть между группировками, возглавлявшимися знатными лидерами, – в русле той же «агональной» тенденции. Эта борьба, проходившая в конечном счете между личностями, зачастую имела результатом многолетнее перманентное состояние стасиса в формирующихся полисах, а в наиболее развитых из их числа – торжество «сверхличности», то есть тирана. Не приходится сомневаться в том, что феномен Старшей тирании был порождением именно «личностной», «агональной» тенденции в политической жизни и политическом менталитете. Как справедливо пишет Ю. В. Андреев, «в тираническом государстве могущество и значимость отдельной, правда, одной-единственной личности намного превышали все допустимые, по греческим понятиям, нормы» (Андреев, 1998, с. 142). Тирания, таким образом, была отклонением, но отклонением вполне органичным и естественным, следствием одностороннего и чрезмерного развития одной тенденции в ущерб другой.
Что же касается этой второй тенденции, коллективистской, связанной со складыванием полиса, то она тоже очень ярко проявлялась в течение архаической эпохи, вызвав к жизни целый ряд явлений. Обязательно следует назвать, в частности, появление гоплитской фаланги. На смену индивидуальным «мономахиям» и «аристиям», описанным в «Илиаде», пришло согласованное действие на поле боя сплоченного коллектива воинов. Значение этого феномена, его влияние на все стороны полисной жизни и – шире – древнегреческой истории трудно переоценить. Фаланга стала исключительно эффективной формой военной организации, а впоследствии показала свое превосходство над любым древневосточным способом построения войск и во многом способствовала достижению Грецией того высочайшего места в мировой политике, которое она заняла уже в классическую эпоху. Не менее важной была роль фаланги и для внутренней жизни эллинских полисов. Вряд ли нужно лишний раз специально подчеркивать ту достаточно очевидную вещь, что «рождение полиса» и «рождение фаланги» являли собой два теснейшим образом взаимосвязанных процесса, влиявших друг на друга, и трудно даже судить, что в этой связке было первичным, а что – вторичным. Нам лишь хотелось бы здесь оттенить один нюанс, который обычно недостаточно принимают во внимание. Вопреки распространенному мнению гоплиты и фаланга не явились порождением возрастания значения демоса. Впоследствии демос (точнее, его верхние слои, те, кто был способен приобрести паноплию) действительно воспользовался этим полезным новшеством. Но изначально, насколько можно судить, гоплитское вооружение предназначалось для аристократов, и построение фалангой практиковалось именно ими. Это было проявление своего рода аристократического коллективизма – противовеса аристократическому же индивидуализму.
