Если попытаться обобщить в виде таблицы расклад основных афинских группировок начала V в. до н. э., после прибытия Мильтиада, то увидим следующее:
Иными словами, Мильтиад был как будто специально создан для того, чтобы занять пустующую «нишу» в политической жизни. С одной стороны, ни у кого не вызывала сомнений его подчеркнутая, даже утрированная антиперсидская ориентация (у херсонесского изгнанника с персами были личные счеты), да и сам он не останавливался перед тем, чтобы лишний раз ее продемонстрировать. В частности, когда в Афины прибыли послы от Дария с требованием подчинения (видимо, это случилось перед началом экспедиции Датиса и Артаферна), они по инициативе Мильтиада были убиты (Павсаний. III. 12. 7). Этот акт демонстративной жестокости делал военное столкновение с персами совершенно неминуемым; помимо всего прочего, он противоречил общепринятым нормам обращения с послами, которые по неписаным законам межгосударственных отношений считались неприкосновенными. Однако будущего марафонского победителя не остановило ни это, ни даже то, что его сын оставался заложником в плену у Ахеменидов и мог подвергнуться столь же жестокой мести.
Интересно, что, по сообщению Павсания, точно так же поступили в это время и спартанцы с теми персидскими послами, которые прибыли в их полис с аналогичным требованием. Создается впечатление, что акции в Афинах и Спарте были согласованы. Два сильнейших государства Балканской Греции перед лицом внешней угрозы переходили наконец от конфронтации к сотрудничеству. Выше мы высказали предположение, что это было напрямую связано с выходом Мильтиада на первые позиции в Афинах. Этот политический деятель, бесспорно, симпатизировал Спарте. Его сын Кимон впоследствии снискал репутацию едва ли не самого знаменитого афинского лаконофила (Плутарх, Кимон. 16). Такие взгляды Кимона не могли, разумеется, сформироваться спонтанно, без опоры на семейную традицию; они должны были быть унаследованы им от отца. Не забудем о том, что лаконофилом был и Исагор, тоже родственник Мильтиада.
Итак, быстрое возвышение Мильтиада было не в последнюю очередь обусловлено тем, что он оказался «в нужное время в нужном месте». Его политическая линия представлялась наиболее перспективной значительной части гражданского коллектива и элиты, что сделало его естественным центром притяжения для всех тех, кто был твердо настроен бороться с ахеменидской экспансией и готов ради этой цели идти на примирение с лакедемонянами. В результате вокруг него сплотилась самая мощная группировка приверженцев; Фемистокл, едва начав свою на первых порах очень успешную карьеру, был отодвинут на второй план.
Тем временем наступил 490 г. до н. э., который ознаменовался самыми славными событиями в жизни Мильтиада, теми событиями, которые, собственно, и сохранили его имя в веках. Это прежде всего Марафонская битва, на которой мы здесь не будем останавливаться, поскольку данный курс не посвящен проблемам военной истории. Пожалуй, следует отметить лишь, что персидскую карательную экспедицию на Аттику сопровождал не кто иной, как престарелый афинский тиран Гиппий; видимо, он должен был служить в качестве советника, а потом принять власть в афинском государстве как вассальный тиран.
В победе афинян над превосходящими силами персов при Марафоне главную роль сыграл именно Мильтиад, и в этом никто не сомневается. Однако афиняне, судя по всему, отнюдь не были склонны в должной мере признать его заслуги. Интересный эпизод передает Плутарх (Кимон. 8): «Мильтиад домогался было масличного венка, но декелеец Софан, встав со своего места в народном собрании, произнес хотя и не слишком умные, но все же понравившиеся народу слова: „Когда ты, Мильтиад, в одиночку побьешь варваров, тогда и требуй почестей для себя одного“». В этих словах в полной мере слышен полисный коллективизм, который стал после клисфеновских реформ достоянием всего демоса. Граждане были убеждены в том, что победа при Марафоне – их общее дело, а не единоличная заслуга полководца. Не случайно Аристотель отмечает, что именно после Марафонского сражения народ «стал чувствовать уверенность в себе» (Аристотель. Афинская полития. 22. 3).
На Мильтиада подобное отношение, следует полагать, произвело эффект холодного душа. Он был совершенно уверен в том, что роль, сыгранная им при Марафоне, позволит ему не только сохранить имевшееся большое влияние, но и упрочить его. Не исключено, что бывший тиран Херсонеса Фракийского вновь помышлял о единоличной власти, но теперь уже в родных Афинах. Ему на ум должны были приходить многочисленные примеры из жизни архаических тиранов (в том числе знакомого ему Писистрата), которые, прославившись в качестве полководцев на полях сражений, добивались таким образом популярности и становились во главе своих полисов. Конечно, с тех пор ситуация в афинском полисе совершенно изменилась, в условиях демократии подобный «мирный» приход к тиранической власти был уже невозможен. Но Мильтиаду – человеку и политику старой генерации, жившему в мире ушедших в прошлое реалий, – было, конечно, очень трудно это понять. Он действовал так, как действовал бы любой аристократический вождь лет за пятьдесят или сто до него; действовать иначе он просто не умел, да и не желал научиться.
Как ни парадоксально, марафонская победа не только не усилила внутриполитических позиций Мильтиада, но едва ли не ослабила их. Уже на следующий год, после неудачной экспедиции на остров Парос, он был отдан под суд по обвинению Ксантиппа и приговорен к уплате штрафа. Сумма штрафа была огромной – 50 талантов. Мало у кого из афинян все состояние можно было бы оценить в такую цифру. Мильтиад не смог сразу выплатить штраф и попал в категорию государственных должников, что исключало его участие в политической жизни. Возможно, именно этого и добивались его соперники. На момент смерти Мильтиада штраф был еще не выплачен до конца и перешел по наследству к его сыну Кимону. Только этому последнему удалось, выдав сестру Эльпинику за богатейшего из афинян Каллия, получить достаточно средств, чтобы рассчитаться с государством. В любом случае дни марафонского победителя на момент суда были уже сочтены. Рана, полученная при осаде Пароса, дала осложнения и привела через несколько месяцев к летальному исходу.
Пожалуй, Мильтиад был в любом случае обречен на довольно скорый уход с политической арены: слишком много у него возникло противоречий с усилившимся демосом, а кроме того, он воспринимался как «чрезмерно» влиятельный политик. Фемистокл или Кимон впоследствии отнюдь не совершили аналогичных просчетов, и тем не менее их тоже ждал путь от фавора к опале. Мильтиад (а может быть, еще до него Клисфен) впервые в истории классических Афин продемонстрировал ту противоречивую гамму отношений, которая складывалась между гражданским коллективом и его политическими лидерами. Другое дело, что, если бы не экспедиция 489 г. до н. э., возможно, с ним обошлись бы мягче; в сложившихся же условиях Мильтиад стал жертвой просто-таки жестокости и мстительности, что впоследствии давало повод (и нельзя сказать, чтобы безосновательный) упрекать афинян в несправедливости по отношению к собственным героям.
