Изобретение таких взятых из природы описательных названий отдавалось на волю изобретательной способности и дарования скальдов. Некоторые из них можно поместить здесь: солнце называлось мировое пламя, катящийся шар, прекрасное светило дня, окно небесной тверди, воздушное пламя, небесный огонь, позлащатель облаков, отверстие, озаритель, светило земель, украшение, спутник юга, светило земли, ужас мрака, светозарность мира, отрада народов, щит облаков, пожиратель железа и т. д.; море — земля корабля и мореходцев, путь и тропа руля, корабельного носа, рыбы, железа, морского короля, кольцо или лента островов, кровля кита, гнездо лебедей, обитель песчаных отмелей, морской травы, подводных камней, земля рыбачьих снастей, морских птиц, попутного ветра, пояс холодной земли, зыбкое лоно и т, д.; ветер — пагуба деревьев, губитель леса, паруса, корабельных снастей, смертоубийца, собака, волк; огонь — смерть леса и жилищ, солнце домов; корабль — медведь крученых канатов, лошадь морских королей, конь моря, корабельных снастей или ветра, зверь пролива, морской медведь, конь мачт и т. д.; война — буря, бряцание, шум оружия, щитов, Одина, валькирий, военных королей, буря копий, проливной дождь Одина и т. д.; щиты описывались военными кораблями; также назывались: солнце корабля, месяц передней части корабля, забрало корабля, ясень Улля, подошва Хрунгнира и колесо Хильд (три последних — мифологические названия); щиты имели прежде рисованные края, называвшиеся кольцами, и описывались названием этих колец; наступательное оружие, секиры и мечи, называются огнем крови или ран, также огнем Одина; секиры — именами чародеек, с прибавлением названий крови, ран, леса или деревьев; наступательное оружие описывалось именами змей и рыб; метательные назывались градом, снегом, ударами; мужчина вписывался по его свойствам, занятиям, раздором, морским путешественником, по охоте, оружию, кораблям или именам каких-нибудь его владений, также назывался по родам, от которых происходил или которых был родоначальником; он пробовал оружие (Reynir) и наносил смертельные удары (vidr). Скальды обыкновенно называли мужчину либо дубом и ясенем, либо рощей, либо другими мужеского рода именами деревьев и дополняли эти описания именами смертельного удара, корабля или имущества; мужчина назывался также именами асов и исполинов; последние были позорные, а имена эльфов в числе любимых. Женщина описывалась названиями напитков, которые подносила гостям, была покупательницей (Saig) или продавщицей (Log) вещей, которые подавала: Saig и Log означают таюке деревья, оттого и женщина описывалась всеми женскими именами растений. Ее называли также именами драгоценных камней, потому что Steina sorvi называлось женское ожерелье; сверх того, она описывалась названиями всех асиний, валькирий, норн и богинь, также исчислением ее занятий, обязанностей или происхождения и всего того, что составляло круг ее занятий.
Исчисление всех древних, частью изысканных и запутанных, описаний и поэтических имен, употребляемых; тогдашними поэтами, могло бы быть предметом особенного сочинения. Вейнгольд, в своих «Altnordisches Leben» |(Berlin, 1856 г.), вот что говорит о поэзии скальдов:
В природе немцев залегла глубоко склонность к созерцанию. Народы, по более счастливому географическому положению и выгодному стечению исторических событий, сделавшие успехи во внешнем быту, почти насмешливо называют немцев «народом мыслящим». Но эта созерцательность не туманная, как думают: она направлена к действительности и старается запасти людей посохом на дорогу жизни. В немногих словах, с которыми слито какое-нибудь иносказательное мнение, она силится высказать общее житейское правило; преобладающая склонность народа не медлить усваивать его себе и передавать по наследству из рода в род.
Так, у немцев рано составился богатый запас поговорок, в чем и Север имеет свою долю. В сагах нередко встречаются эти поговорки с таким оговорками: «В старину говорили, что…; правду говорят старики…; вот и вышла правда, что…; так й сбылось, как говорили в старину, что…», а иногда и без этих оговорок. Они обнимают всю жизнь: о них можно сказать то же, что и вообще о немецких. И Север имеет эти пословицы или апологические поговорки, относящиеся к какому-нибудь известному случаю или особенному происшествию и предлагающие какую-нибудь общую истину, по большей части в шуточной форме. Это остатки старых прибауток, нравственный смысл которых сохранился,
Север начал рано собирать эти отрывочные изречения и житейские правила в большое целое, естественно, поэтическое. Для этой афористической поэзии образонался даже особенный род куплетов, Liodabattr, состоящих из шести коротеньких строчек, более удобных для необходимо кратких предложений поговорки, нежели эпическая строфа со своими восьмью короткими стихами или четырьмя полными длинными строками, очень приличная для какого-нибудь доклада.
Одна из песен Старшей Эдды, Хавамаль (Речи Высокого), — великий памятник северной склонности собирать изречения в одно большое стихотворение. В нем собраны правила, как надобно путешествовать, вести себя в гостях; предложены краткие правила приличного поведения за столом, с отношением и к нравственности; за тем следуют поговорки о дружбе, о приобретении, о телесном здоровье, о чести, хорошей славе, осторожности; все это оканчивается странствованием Одина, которому вложено в уста и это стихотворение.
Итак, перед нами вовсе не народная, но более искусственная, афористическая поэзия; она больше напоминает нам Томазия Цирклера, нежели Фрейданка. Из Хавамаля очень знаменательное сделано извлечение в Loddfefnismal такого же содержания, но имеет поучительную форму наставления молодому человеку. Но какая разница между этим стихотворением и нашим Winsbeke! И здесь обнаруживается неспособность северной поэзии к истинной жизни. Как скоро кто-нибудь на Севере уклонялся от торной дороги, с ним случалось то же самое, что бывает с искрой, падающей с очага; она тлеет все меньше и меньше и наконец потухает совсем. Но Север имеет образец истинной дидактической поэзии в Rigsmal («Песне о Риге»), излагающей в живом рассказе мнение о начале трех сословий в государстве, если только можно назвать сословием несвободных людей.
Не могу сказать, проникла ли в народ афористическая поэзия; и на Севере могло быть так же, как и в других, местах, где поэты говорят для образованных сословий, а народ находит удовольствие в кратких пословицах. Для нас важность таких пословиц уже не совсем ясна: мы забыли их при заученных в школе правилах и напыщенных фразах. Но в народе они еще живы, да и сам народ живет по их правилам: без пословицы не сумеешь побудить к чему-нибудь мелкого ремесленника и крестьянина. Но и в этом кругу они не единственные деятели: рядом с ними водворились назидания церкви и библейские тексты. Зато в древнее языческое время они ни с кем не разделяли власти; они содержали житейские правила и, без сомнения, в неизменном виде передавались от старцев молодому поколению. При темноте и умышленной запутанности, которые недавно простерлись над нашей стариной, не будет излишним нарочно заметить здесь, что эти поговорки передавались не в училище друидок
У немцев не было ни друидов, ни бардов, не было и сословия поэтов; прекрасная свобода, представлявшая всякому из народа развивать доброе дарование, как он сам хотел, не терпела, чтобы Божьи таланты ограничивались исключительно известной школой. Как всякий домохозяин приносил жертвы и молитвы и исправлял религиозные обряды в качестве при родного жреца, так и занятие поэзией принадлежало всякому, у кого только было поэтическое дарование.
