– И впрямь, я того не знал… – высказал свое удивление Мирович. – И что это за слово такое тайное? И откуда тебе вдруг оно известно?
– Так мы же и есть сами караульные, нам его и объявили.
– А ежели кто того слова не знает, тогда что? – спросил в свою очередь неприятно пораженный Мирович. До этого он, обдумывая, как беспрепятственно пройти мимо часовых и выйти из лагеря, чтобы потом отправиться к мельнице, на случай, если вдруг кто его остановит, хотел сказать, будто бы днем оставил в роще свой капральский горжет и сейчас идет разыскивать его, для чего прихватил с собой фонарь.
– Тогда, понятно дело, человека того возьмут под караул и к начальству полка или батальона доставят, – словно рассуждая сам с собой, ответил на его вопрос Фока. – А там уж пусть они решают, как с ним поступать.
– Они решат… – неопределенно высказался не принимавший до того участия в их разговоре Федор Пермяк. – Отправят к Рамазану, а тот, слышали, поди, не человек, а зверь. Сказывали, будто раньше служил он у Шувалова пыточных дел мастером. Потому умеет с людьми разными говорить, – хмыкнул он.
– И то правильно, – подтвердил Фока, хитро поглядывая на Мировича. – Чего это честному человеку по ночам шастать, когда все спать укладываются?
– Спасибо, что предупредили, – рассеянно поблагодарил их Мирович, – а то я хотел пойди в роще свой капральский горжет поискать. Обронил его там днем, – и он вынул из-под епанчи фонарь.
– Да, без него вам, ваше благородие, никак нельзя, – согласился Фока. – А чего сами пойти захотели? Можно любого из нас послать, мы мигом. С нас какой спрос, мы люди подневольные.
– Оно, конечно, так, – произнес Мирович в раздумье. – Но коль я сам его потерял, то сам и найти должен. Солдатам тоже отдых положен, намаялись за день, поди.
– Да мы люди к работе привычные, как без этого. А до рощи дойти нам даже приятно было бы, но вот пост наш тоже не бросишь. Вы уж тогда, ваше благородие, идите вдоль тех палаток, что возле овражка стоят, там вроде караула не ставили, коль овраг рядом. А если увидите кого и спросят слово секретное, то скажите: «Кукушка», мол. А они ответить должны: «Рассвет». И все, вас и пропустят. Только возвращайтесь побыстрей, а то завтра подъем ранний будет, снова учение обещают всем батальоном сообща.
Мирович какое-то время постоял в задумчивости, раздумывая, стоит ли ему рисковать, отправившись тайно на свидание с Урсулой, но потом желание увидеть девушку взяло над ним верх, и он, забыв обо всем, двинулся тем маршрутом, что указал ему Фока. Тот же, дождавшись, когда капрал скрылся из виду, заговорщицки подмигнул Федору, сказав негромко:
– Послежу-ка я за нашим капральчиком, как бы беды какой на себя не навлек, – на что Федор согласно кивнул головой. – А ты, чуть чего, прикрой меня, вдруг кто спохватится. Скажешь, будто бы за дровами пошел и скоро вернусь. Слышишь? – Федор в очередной раз кивнул и присел обратно к костру, а Фока неслышно скользнул в тень меж палаток и отправился вслед за выходившим из лагеря Мировичем.
Василию, как и предполагал Фока, никто не встретился возле склона, ведущего в овраг, и он, никем не замеченный, спустился вниз, вброд перебрался через речку и поднялся по противоположному откосу, где еще вчера висели полотнища с мишенями. Потом он зажег фонарь и двинулся вдоль рощи по направлению к мельнице. Время от времени он останавливался и прислушивался. Ему казалось, будто кто-то идет следом, но чуть постояв и ничего не расслышав, он шел дальше. Вскоре он добрался до вершины холма и стал почти бегом, как днем это проделал брат Урсулы, спускаться вниз. Несколько раз он ударялся ногой о многочисленные камни, лежавшие на всем пути, невидимые при слабом освещении едва светившего фитилька, плавающего в тонком слое масла. Он всерьез стал опасаться повредить себе ногу и пошел чуть медленнее, пока не увидел тот самый Камень Свиданий, где договорился встретиться с девушкой.
Подойдя ближе, он обошел вокруг камня, но никого не обнаружил. Если Урсула и приходила, то, видимо, ушла, не дождавшись его. Он немного подождал и решил дойти до мельницы, чтобы попытаться каким-то образом вызвать ее наружу. Подойдя к дому, он увидел, что внутри нет ни огонька, и, чуть постояв, решил вернуться обратно к валуну. Там он опустился на землю, нащупал оставленный кем-то деревянный обрубок и присел на него, прислонившись спиной к гигантскому валуну.
Не прошло и нескольких минут, как он, утомленный дневными заботами, незаметно для себя задремал. Во сне ему приснился Тобольск, и чей-то голос звал его вернуться туда, сесть в лодку и поплыть по Иртышу в дальнюю страну, где нет ни войн, ни врагов, а живут лишь мирные, добрые люди, не желающие никому зла. Но его не отпускала императрица, требуя, чтобы он взял в руки мушкет и шел впереди строя на видневшийся вдали немецкий строй. С их стороны непрерывно летели пули, разрывались ядра, и он, как мог, уворачивался от них и бежал все дальше и дальше. Потом он увидел себя мертвым, лежащим рядом со свежевыкопанной могилой, а на грудь ему кто-то невидимый положил боевую награду. Он протянул руку, чтоб схватить ее, но ощутил что-то влажное и мягкое на ощупь. Испугавшись, он вскочил на ноги и различил в ночных сумерках стоящую перед ним Урсулу.
– Не нужно пугаться, – тихо прошептала она. – Я ходила вдоль речки, чтобы нарвать свежих цветов, а когда вернулась, то застала вас спящим и положила букетик на грудь.
Мирович только сейчас заметил, что сжимает в ладони стебли цветов, приняв их во сне за боевую награду.
– А мне приснилось, будто бы я умер и мне орден на грудь положили. Проснулся, а оказалось…
– Пусть это будет ваша награда, – мягко сказала Урсула. – Вы ее достойны, потому что не побоялись один ночью прийти сюда. Так что вполне ее заслужили.
– Ты хорошо говоришь по-русски, – заметил он. – Почему же днем делала вид, что не понимаешь?
– Днем я сильно вас, тебя, – поправилась она, – испугалась. Моя мама была русской, точнее, попала сюда из вашей страны. Но другие люди, что здесь живут, говорят о русских … – она замялась, и Василий подбодрил ее:
– Не стесняйся, скажи, я знаю, что говорят о русских, не рассержусь. Хотя все мои предки были казаки. А это не совсем русские. Ну, так говори, говори, – почти потребовал он и взял Урсулу за руку.
– …говорят, будто бы вы всех нас сгоните в одно место и утопите или закопаете живыми в землю. Многие уехали отсюда, как только узнали, что русская армия идет к нам. А мы вот остались. Тут, в роще, могила нашей матери, и отец не захотел уезжать. Он очень любил ее.
– Слышал я и такое, – со вздохом ответил Василий. – Но только женщин и детей мы не трогаем. Брехня это все, выдумки, – поправился он, посчитав, что неосторожно произнес не совсем приличное слово. – Живите спокойно и никто вас не тронет.
– Правда? – доверчиво спросила Урсула и вдруг прижалась к нему всем телом, положив голову на грудь.
Он растерялся, услышав, как гулко совсем рядом часто-часто бьется сердце девушки, и обнял ее, попытался прижать к себе покрепче, отчего у него закружилась голова и прервалось дыхание. Но Урсула тут же отпрянула назад и отступила на шаг, смущенно поправила шапочку на голове.
