«Интересно, знает ли он, что его дочь уже которую ночь не ночует дома? – пришла вдруг кощунственная мысль ему на ум. – Наверняка знает. В таком небольшом доме трудно сделать что-нибудь незаметно. И брат ее наверняка знает, а то и подсматривает сейчас за нами, как обычно делают подростки. Тогда почему они разрешают ей встречаться со мной, когда у нее в городе есть жених?»
Это открытие неприятно поразило Василия, и он внимательно вгляделся в Урсулу, стараясь угадать в сумеречном ночном свете, о чем она сейчас думает. Она же словно поняла его обеспокоенность и отвернула лицо в сторону, стала поправлять выбившиеся из-под шапочки волосы. Что-то кукольное было в ее движениях: в повороте головы, движениях рук, чуть полуоткрытом ротике. Даже ее вьющиеся льняные волосы показались ему поддельными.
«Неужели она встречается со мной лишь потому, что рядом стоит наша армия и в любой момент их могут выгнать из уютного домика, арестовать, а то и вовсе лишить жизни по малейшему подозрению? Но чем могу помочь им я, коль такое случится? Кто я такой? Всего лишь капрал, под командой у которого несколько десятков рядовых. Почему тогда ее отец просто не запретит дочери выходить ко мне и оставаться наедине до утра?»
Он не в силах был ответить на одолевавшие его вопросы, но понимал: не будь войны, все бы развивалось не так. А как? Трудно ответить…
– Скажи, – спросил он девушку, – а что означает твое имя?
Она совершенно неожиданно расхохоталась, потом прикрыла себе ротик тонкой ладошкой и прошептала:
– Медведица!
– Как? – переспросил он, удивленно раскрыв глаза.
– Я сказала – медведица, – повторила Урсула. – Ты спросил, я ответила. Тебе что-то не нравится?
– Но ты совсем не похожа на медведицу. Она должна быть большой, мохнатой и… злой. Мне так кажется.
– А откуда ты знаешь, какая я? Да и что тебе известно обо мне? Если меня не трогать, то я ласковая и добрая, но если кто-то пожелает причинить зло мне или моим близким, то… я могу и когти выпустить, – и она опять расхохоталась.
Василий попытался обнять ее, но она напряглась и оттолкнула его руку и даже слегка прикусила его палец зубами. Он опешил, не понимая, что с ней случилось. Потом поднялся с земли, где они до этого сидели обнявшись, и спросил:
– Почему ты такая сегодня? Я чем-то обидел тебя? Все было хорошо, и вдруг… Не хочу, чтоб наши встречи заканчивались вот так. Ты же другая, Урсула. Зачем ты пугаешь меня? Я совсем не хочу тебе зла…
Девушка вслед за ним тоже быстро поднялась на ноги и принялась молча оправлять помявшееся платье. На этот раз в ее движениях сквозило недовольство, и вся она была какая-то напряженная, чужая, неприступная. Тогда Василий подошел к ней, но она, выставив вперед руки, отскочила от него, словно он был заражен нехорошей болезнью, опасной для окружающих.
– Мы сегодня или завтра выступаем в поход, и, боюсь, я больше не смогу встречаться с тобой, – еще раз попытался он склонить Урсулу к мирному расставанию. Ему совсем не хотелось уходить вот так, не зная причины перемены ее настроения, омрачив тем самым радость прежних встреч.
– Я тебя не держу, уходи! – не глядя на него, все еще занятая своим платьем, отвечала Урсула. – Рано или поздно все заканчивается.
– Ты действительно злая, не зря тебя так назвали, – выпалил он. – Я даже рад, что не нужно больше тайком приходить сюда и думать, не узнает ли кто, что я встречаюсь с тобой. Если начальство вдруг узнает об этом, то мне грозит смерть или в лучшем случае каторга. Неужели ты не понимаешь, чем я рискую?
– Ты сам захотел прийти, я тебя не просила. В чем моя вина?
Василию стало окончательно горько от ее слов. И не столько от того, что он в ней ошибся. А что хотел убежать из армии, от своих солдат, стать дезертиром, и все во имя чего? Чтоб в один прекрасный момент услышать холодный ответ той, во имя которой он был готов пожертвовать жизнью, своей честью, стать в глазах окружающих изменником… И во имя чего? Ее кукольного личика? И жить на крошечной мельнице вдали от родных мест? Как хорошо, что она сказала все это ему в лицо и не нужно жить надеждой и ожиданием встречи с ней. Пусть будет лучше горькая правда, чем сладкий обман.
Василий хотел уйти, даже не простившись, и наклонился к земле в поисках потухшего фонаря, как вдруг услышал за спиной тихие всхлипывания. Он повернулся и увидел, что Урсула, закрыв лицо руками, плачет. Он кинулся к девушке, схватил ее за руки и попытался отнять их от лица.
– Урсула, милая, скажи, что случилось? Я совсем уже решил, что ты разлюбила меня и хочешь прогнать. Ответь, в чем дело?
– Ни в чем, тебе не понять, – зло ответила она, не отводя рук от лица. – Иди к своим солдатам, ты такой же, как все они. Иди убивать и грабить! Все вы одинаковые. Правильно мне отец сказал, а я не верила ему. Какая же я дура! Думала, ты другой и хочешь мне счастья, а ты как все! Как все! – выкрикнула она под конец и, вырвавшись, хотела убежать, но Василий вновь поймал ее и не отпускал, пытаясь понять, что случилось.
– Скажи наконец, в чем дело! Нельзя же так расставаться. Урсула, милая моя. Я ничего не понимаю, объясни.
– А ты спроси своих солдат, что случилось прошлой ночью. Может быть, тогда поймешь. Ты должен знать не хуже меня, но ты мне ни слова не сказал. Значит, ты такой же, как они.
– Кто они? О чем ты говоришь? Рассказывай, а то пойду и разбужу твоего отца…
– А он и не спит, он тоже все знает. Я не хотела идти сегодня к тебе, но он велел выйти не надолго. Он боится вас, русских. Вас все тут боятся…
– Да что мы вам сделали плохого? Никто вас не тронул и трогать не собирается. Откуда все эти обвинения? Если бы я знал чего, то сам бы тебе сказал. Но я не знаю, поверь мне, ничего не знаю!
– И ты не знаешь, что прошлой ночью у нас угнали всех наших овец? Неужели ты не ел их за обедом? Это наши овцы. Отец с братом пасли их по ночам далеко отсюда, чтоб никто не видел, а на день их закрывали в загоне. Их не было дома, потому я и выходила к тебе, иначе отец наверняка не пустил бы меня. А вчера, когда они пришли к загону, он оказался пуст. Они пошли по следам, и они привели к вам в лагерь. Они стали спрашивать, но никто ничего не сказал им, прогнали прочь и еще пригрозили убить, если они придут в другой раз.
– А с кем они разговаривали? – спросил Мирович, поняв, что произошло.
– Откуда я знаю? – утирая слезы, ответила Урсула. – Они говорили с теми, кто не пустил их в лагерь. С солдатами…
– Им надо было попросить, чтоб вызвали кого-то из офицеров или хотя бы начальника караула… Что могут знать солдаты? Там несколько тысяч человек, и среди них нашлись такие, кто решился на такое. Неужели все, и я в том числе, виноваты? Хочешь, я поговорю с нашим начальством?
Урсула, прекратив плакать, посмотрела на него и безнадежно покачала головой.
– Нет, не хочу. Тебя спросят, откуда ты узнал. Ты ответишь. Вряд ли тебе поверят, а еще обвинят, что ты тайком ходил ко мне по ночам. Потом они придут к нам и будут спрашивать меня о тебе. Я не хочу, чтобы все узнали о наших встречах. Лучше остаться без овец, чем потом все будут знать о тебе.
