И тотчас разговоры прекратились, солдаты стали серьезней, лица их нахмурились, посуровели, и они сомкнули ряды, каждый ощущая плечом соседей с той и другой стороны. И тут впередистоящие капральства рванули с места бегом, гулко затопали по утрамбованной дороге, в лицо полетели комья песка от солдатских башмаков. Кто-то, споткнувшись, охнул и растянулся лицом вниз, потеряв шляпу. Но бегущие сзади легко перепрыгнули через него, не дожидаясь, пока он встанет на ноги, и рвались вперед, вон из леса, туда, где ружейные выстрелы и ядерные разрывы становились все громче и уже доносились обрывочные фразы команд. Упавший солдат поднялся, перебросил на плечо свалившийся на землю вместе с хозяином мушкет и тоже кинулся вслед за всеми, поминутно оглядываясь, чтобы не быть в очередной раз сбитым с ног рванувшейся в едином порыве зеленой лавой солдатских тел.
3
Бежал вместе со всеми и Мирович, держа в левой руке свой протазан, а правой придерживая попеременно то колотившую по ногам шпагу, то колыхающийся на цепи капральский горжет, и успевая поглубже нахлобучивать на голову шляпу. Он пытался попасть в такт ритмично подрагивающей в беге колонны и не дать сбиться дыханию, слыша, как бешено колотится в груди готовое вырваться наружу его сердце. И в горячей, словно свинцом налитой голове не было ни единой мысли, совсем недавно не дававших ему покоя.
Казалось, он видел все происходящее как бы со стороны. Будто бы душа его летит сбоку от колонны, стремясь как можно быстрее вырваться из леса на помощь ведущим бой частям. По дороге бежало лишь его тело, лишенное этой важной человеческой составляющей, включая сознание, воспринимавшее окружающий мир совсем иначе, нежели до того, пока не прозвучали первые выстрелы. Ему и не нужно было понимание происходящего, поскольку он вдруг непонятным образом оказался вне земного естества и каких-либо ощущений. Сейчас он не только не думал о понятиях добра и зла, а если бы кто спросил его на этот счет, наверняка не смог бы дать вразумительный ответ. Ни единой мысли на тот момент в его голове невозможно было сыскать, словно он лишился не только сознания, но и самого мозга, и вместо него жило лишь одно-единственное желание: как можно быстрей добежать до огневого рубежа. А там, опять же ни о чем другом не имея права и возможности думать, впервые в жизни навести дуло мушкета на оказавшегося перед ним живого человека и попытаться, послав из ствола пулю, прервать его жизнь.
Какая-то сила, скорее инстинкт, заставили Мировича обернуться, и он увидел, что бегущие в нескольких шагах от него азиаты в одном ряду с Тахиром начали уставать. Они тяжело дышали и через силу, ловя открытым ртом воздух, делали следующий шаг и могли вот-вот повалиться без сил на землю. Тогда он по неуловимым признакам решил, что до выхода из леса осталось совсем чуть, бросился с дороги влево и призывно махнул рукой в их сторону, предлагая следовать за ним. Те безошибочно поняли знак своего капрала и, не снижая темпа, юркнули меж раскидистых сосен, пригибаясь и подныривая под низко опущенные ветви, и, не сбавляя шага, двинулись лесом к начинающей светлеть прогалине среди деревьев.
Мирович непостижимым образом угадал выход из леса, и вскоре они увидели фигуры солдат своего батальона, стоявших к лесу спинами. Часть из них была занята зарядкой мушкетов. Другие, построившись в прерывающуюся местами цепь, наводили стволы мушкетов в сторону простиравшейся перед ними огромной поляны, точнее, луга, с другой стороны которого время от времени вспыхивали огоньки вспышек, и тут же над тем местом в воздух поднимались дымки от сгоревшего в стволе пороха. Но из-за дальности расстояния пули лишь изредка долетали до русской цепи, проносясь со зловещим свистом над головами солдат и пропадая внутри лесного массива, откуда то и дело слышались их звонкие шлепки о стволы и хруст надломленных веток.
– Не прицельно палят, – сипло проговорил кто-то из передней цепи, невидимый Мировичу. – Наверняка на сближение попрут, так ни нам их, ни им нас огнем не достать.
– Становись в одну шеренгу! – приказал Василий своему капральству и показал направление построения чуть позади прибывших ранее стрелков.
Его приказ услышал капрал, командующий первой линией, повернул в его сторону голову и согласно кивнул, соглашаясь с приказом Мировича, а потом и подбодрил дружески:
– Давай, давай! Скорее присоединяйтесь, а то пока остальные подойдут, нам их не сдержать уже будет, – и махнул рукой в сторону прусских позиций, где виднелась серая полоска чужих мундиров и вспышки далеких выстрелов. – Как бы они, понявши, что нас горсть всего, в атаку не кинулись. Не выдержим одни без поддержки. Сметут они нас, словно баба сор веником с пола.
Василий оглядел открывшуюся ему картину как бы нехотя начавшегося сражения. Перед ним расстилалось огромное поле длиной чуть меньше версты, окруженное справа и сзади лесом, откуда они только что выбрались. На противоположной его стороне, значительно правее, виднелся кавалерийский эскадрон. Всадники в поблескивающих на солнце нагрудных кирасах и касках, увенчанных плюмажем, неспешно завершали построение в боевой порядок, готовясь напасть на вышедшие только что из леса русские шеренги. Кони под ними крутились, и всадники то и дело взмахивали плетками, вонзали шпоры в бока, а потому слышалось непрерывное конское ржание, долетавшее до русских цепей. Мирович, взгляд которого был прикован к прусской кавалерии, заметил, что число всадников постоянно увеличивалось, словно неведомая сила выдавливала их из редколесья, где они прежде находились. Он зябко повел плечами, представляя, как вся эта масса обрушится на их нестройные и редкие, пока еще не организованные ряды, и невольно оглянулся на лес, из которого они только что выбрались.
– Что, ваше благородь, не по себе стало? – спросил, как всегда, неожиданно оказавшийся поблизости он него Фока рядом с неразлучным Федором Пермяком. – Впервой такую красоту видите? Ничего, для них нашенские генералы тоже гостинец приготовили, – с этими словами он указал на поблескивающие золотистым отливом пушки, которые артиллеристы, впрягшись в ременные постромки, тяжело пыхтя, выволакивали на лесную опушку. То были секретные гаубицы с приплюснутым, а оттого не совсем обычным на вид дулом, изобретенные графом Шуваловым. О них еще в шляхетском корпусе ходили разные слухи. Одни говорили, будто бы они могут зараз поразить картечью более двух десятков человек, причем стрелять можно не прямой наводкой, а через головы своих же солдат. Другие, более скептически настроенные, предрекали им бесславную кончину, поскольку, опять же по слухам, на учениях разрывало при первом же выстреле едва ли не каждую вторую гаубицу ввиду их недоработки. Но, несмотря ни на что, Шувалов вписал в штатный комплект покинувшей пределы России армии три десятка своих «единорогов», как он их лично наименовал. При этом вряд ли ему было известно, что злые языки тут же прозвали их еще до испытания в бою не иначе как «единогробами». И вот сейчас Мирович с опаской поглядывал на детищ сановного мастера, подумывая, как бы оказаться от них подальше, ежели они все же будут участвовать в только что начавшемся сражении.
Затем он перевел взгляд в центр неприятельских позиций, где сплошной стеной, поблескивая гранями примкнутых к стволам штыков, стояла пехота. А перед ней несколько человек разъезжали верхом, отдавая неслышные за дальностью расстояния приказы. Потом он взглянул на левую часть поля, заросшую смешанным лесом. Слева от них должны были находиться остальные русские полки, поскольку оттуда выстрелы раздавались гораздо дружнее и чаще, и одна за другой гулко стреляли пушки, заволакивая небо дымовой завесой. Откуда-то издалека им отвечала прусская артиллерия, но гораздо реже, нежели российская.
