«Хорошо, что наши пушки молчат, а то несдобровать гренадерам этим, накрыли бы если не ядром, то картечью сразу», – думал про себя Мирович. И как раз в это время справа от них прогремело несколько пушечных выстрелов, но пущенные ядра не долетели до выстроившейся вдали кавалерии и только лишь вспугнули лошадей, которые закрутились на месте, сдерживаемые всадниками.
Пушечный залп ускорил атаку, прусские драгуны вновь пришпорили коней и поскакали на русские стрелковые ряды, надеясь на этот раз добраться до них и прорваться через лес к главному месту сражения. Но только лишь они достигли середины поля, как молчавшая до того батарея позади Мировича начала прицельную стрельбу по ним. На сей раз Василий, помня о близости пушек, чуть сместился в сторону, чтобы стоять несколько дальше от пролетавших мимо ядер и картечи.
Теперь он хорошо видел разрывы снарядов, попадавших не в первые кавалерийские ряды, а в самый центр несущегося по полю эскадрона. Произошла сумятица среди нападавших, и прорваться к лесу удалось не больше сотни всадников. Но тут их ждали притаившиеся гренадеры, бросившие лошадям под ноги свои гранаты и снова упавшие на землю. Каждый их взрыв выводил из строя двух-трех всадников. Но не мог остановить тех, кто вырвался вперед. Как и в первый раз, когда до конницы оставалось не больше двадцати шагов, прозвучала команда «огонь!», и раздавшийся залп повалил многих лошадей, выбил из седел несколько десятков всадников. Однако это не остановило прорвавшихся драгун, и они с грозными криками обрушили свои палаши на головы солдат, которые пытались отбивать их удары дулами мушкетов, норовили сбить с лошадей штыковыми ударами.
Прямо перед Мировичем усатый драгун в блестящей медной каске на голове со страшно вытаращенными глазами зарубил молодого пехотинца, неловко подставившего навстречу палашу свой мушкет. Схватившись за голову, тот глухо застонал и рухнул на колени. Остальные солдаты в страхе попятились. И тогда вперед выскочил Федька Пермяк с искаженным в крике лицом и со словами «Курва немецкая! Получай!» всадил свой штык в бок драгуна. Тот даже не охнул, а как-то осел в седле и выронил палаш. Лошадь его, не чувствуя поводьев, понеслась прямо на солдатскую шеренгу, и те торопливо расступились, пропуская ее вместе с мертвым всадником.
6
Пушки не прекращали стрельбу, пытаясь остановить сгруппировавшихся конников, но они умело уклонялись от огня и скакали то в одну, то в другую сторону и благодаря своим маневрам сумели подобраться вплотную к русской пехоте, находящейся слева от капральства Мировича. Оттуда слышались глухие сабельные удары, крики раненых солдат, храп лошадей, отрывистые команды.
Часть прусского эскадрона, используя такой же маневр, добралась до части русской пехоты, стоящей справа от капральства Мировича. Но и они большого успеха не имели, хотя десять человек сумели опрокинуть пехотинцев и выбраться на лесную дорогу, по которой совсем недавно пришел Сибирский полк. Остатки драгунских эскадронов отошли назад, не рискуя больше подставляться под выстрелы русской батареи, куда за ними последовала и вражеская пехота, не сделав больше ни одного выстрела. Лишь после этого орудия смолкли, и над полем повисла угрюмая тишина, прерываемая ржанием оставшихся без всадников лошадей и стонами раненых. Зато в центре, слева от позиций Сибирского полка, орудийные залпы еще долго не смолкали, и продолжался треск мушкетных выстрелов. К полудню и они смолкли, и все ждали известий, чем же закончилось первое столкновение с пруссаками. Пока же занялись тем, что отнесли в тень убитых, отправили в обоз раненых. Свои позиции приказано было не покидать, пока не станет известна диспозиция противника.
Мирович мысленно попрощался с Фокой и Тахиром, отправленными вместе с гренадерами, но они неожиданно вернулись обратно. Правда, Тахира едва не растоптала вражеская лошадь, но он сумел увернуться и отделался лишь ушибом. Зато в Фоку попал осколок неудачно брошенной гранаты и перебил ему сухожилие на ноге, чему он даже был рад.
– Может, теперь домой отпустят, коль к службе не годен, – говорил он однополчанам.
Когда их капральство расположилось после боя на ночлег, зайдя чуть в лес от того места, где находилась их позиция, Мировича отозвал в сторону опирающийся на самодельный сосновый костыль всезнающий Фока и негромко спросил:
– Слышали, ваше благородь, что наш немец-капитан деру дал?
– Куда дал деру? – не поверил услышанному Василий.
– Да куда же еще? К своим немцам и побежал.
– Не может того быть. – Мирович в растерянности смотрел на Фоку, а тот, опершись на свой костыль и не выпуская из крепких зубов трубки, с прищуром смотрел на него в упор.
– Могет не могет, только каждый на свой лад живет. Немец он немец и есть, одно слово. Мы ему кто? Дикари, язык ихний не понимающие. А вот пруссаки – совсем другое дело. Они его и без толмача поймут и чин повыше дадут. Так что, глядишь, в другом сражении свидитесь с ним… Только он теперь не с нами рядом, а супротив нас стоять будет.
– Сам-то как? – спросил его Василий, указывая на забинтованную ногу.
– На мне, как на собаке, все заживает, не впервой… Авось подлечат, да и обратно к вам возвернусь. Примете к себе?
– Какой разговор, – ответил Василий, и на этом они расстались.
А вот Тахир заявил, что будет проситься в кавалерию, потому как верхом с лошади лучше видно, что сильно меняло дело при его небольшом росте, и пешком ходить совсем не надо, чего он, оказывается, совсем не любил.
Ближе к вечеру стало известно о полной победе русских войск и о разгроме пруссаков. Всем было пожаловано по дополнительной порции вина сверх положенной ежедневной нормы. Спать легли раньше обычного, надеясь, что и завтра не нужно будет вставать чуть свет и они смогут до следующего сражения хоть несколько ночей поспать спокойно.
Мирович предположил, что они наверняка выступят завтра вслед за прусской армией, чтобы заставить ее покинуть берега Балтийского моря, где отныне полновластно закрепится Россия. Но он не мог знать планов главнокомандующего Степана Федоровича Апраксина, который пока что и сам не решил, куда дальше вести армию. А потому на другой день был созван военный совет, где все высказали свое мнение и приняли окончательное решение об отводе войска на зимние квартиры к Нарве.
Больше всех был рад такому решению сам генерал-фельдмаршал, которому совсем не хотелось искать повторной встречи с прусской армией, возглавляемой королем Фридрихом, слывшим по всей Европе изрядным полководцем и гениальным стратегом. Кто его знает, как повернется дело на сей раз, и не придется ли потом ему, Апраксину, на старости лет улепетывать к русской границе в случае полной воинской конфузии в решающей битве. Лучше переждать зиму, авось к весне что изменится.
Зато сам Фридрих, получив известие о поражении под Гросс-Егерсдорфом, впал в панику и готов был бежать из страны, если русские войска поведут дальнейшее наступление. Так или иначе, своим отходом Апраксин спас прусского короля, чем продлил ход войны еще на несколько долгих лет, дав ему возможность собрать новую армию. А русские солдаты и офицеры, оставаясь в войсках, еще очень не скоро смогли попасть на родину…
