– Вы требуете от меня письма? – учтиво спросил гвардеец. – Нет, их сиятельство сказали, что письма в наше время довольно опасны, о чем вашему высокопревосходительству должно быть хорошо известно. Зато он назвал мне одно имя, которое я должен буду произнести, если вы усомнитесь в правильности моих слов. Тем более понимаю, что ситуация достаточно щекотливая…
– Именно, щекотливая, – фыркнул Апраксин. – Тогда произнесите это имя, коль уж заговорили сами о том.
– Екатерина, – отвечал гвардеец, понизив голос до шепота.
– Понятно, – сощурился Апраксин. – Именно этого я и ждал. Хорошо, пишите расписку, – он направился к карете с решительностью военного человека, принявшего решение.
– Простите, ваше высокопревосходительство, – остановил его голос офицера, – но и расписки вам дать не могу.
– Вот как? Грабеж средь белого дня, – почему-то вдруг развеселился Апраксин. – Какой ты, братец, право, скользкий, словно уж. И не ухватишь голой рукой.
– Что делать… Жизнь заставляет быть таким… И служба.
– Да уж мне ли не знать вашей «службы»? – скривился фельдмаршал и полез в карету. Там он вытащил из-под сиденья сумку желтой кожи, расстегнул литые бронзовые пряжки и, пошарив внутри, вынул наружу одно за другим две пачки с бумагами, перетянутых наподобие полевых карт просмоленной тесьмой. В одной из них он хранил письма, полученные от жены, в которых его супруга передавала ему столичные сплетни и слухи обо всем, происходящем в Пруссии, а также подробно описывала все домашние события, а вот в другой находились те самые письма от канцлера Бестужева и от жены наследника. Чуть подержав в руках ту и другую пачку, он определил на глаз, где его личная переписка, а где находятся послания от Бестужева и Екатерины Алексеевны. И ту, что с письмами жены, сунул под сиденье кареты, чтоб потом переложить их обратно в сумку, а со второй в руках вылез наружу. Офицер стоял все на том же месте, словно часовой при полковом знамени, и внимательно смотрел на фельдмаршала.
– Получай, – подал тот связку.
– Именно ли те бумаги? – осведомился офицер.
– Ты еще меня проверять будешь? – вспылил Апраксин. – Проваливай, пока не передумал и обратно не забрал.
– Премного благодарен, – поклонился Кураев и, не оглядываясь, пошел к лошади, на ходу засовывая пакет в свою сумку, болтавшуюся у него через плечо.
«Эк, каков наглец! – подумал с нарастающей злостью Апраксин. – Откуда только такие берутся! В полк бы ко мне его, поставил бы под ружье с утра и до вечера возле своей палатки, поглядел бы тогда на него, как он заговорит…»
– Не передать ли на словах что графу? – крикнул офицер, уже вскочив на лошадь.
– Кланяйся, – небрежно махнул рукой фельдмаршал, – и не попадайся мне больше на глаза. А то… – договорить он не успел, поскольку кто-то из казаков крикнул сзади:
– Обоз едет!
И точно: вдали показалась вереница возов, сопровождаемая сотней верховых, выделенных для охраны. Фельдмаршал успокоенно вздохнул, перекрестился, не снимая перчатки, и приказал ехать. Через четверть часа, как и обещал кучер, они въезжали в предместье Нарвы, благополучно миновали пограничные рогатки, выставленные по случаю военного времени, и прямиком отправились к дому коменданта, чтобы забрать в случае надобности депеши из столицы. Степан Федорович сам выходить не пожелал, а отправил адъютанта справиться о наличии посланий. Но тот вскоре примчался обратно с испуганными глазами и нерешительно промямлил:
– Там вас спрашивают…
– Кто там еще? – недовольно поморщился Апраксин, решив почему-то про себя, что это непременно тот самый гвардеец капитан, встреченный им по дороге, но адъютант пояснил:
– Там господа генералы… Верно, из Санкт-Петербурга… Сердитые…
– Видели мы всяких, и сердитых и битых, – проворчал Апраксин, понимая, что нужно непременно идти, но плохих предчувствий вроде как Господь ему не послал, а потому, когда вошел в плохо освещенную комнату, где сидело несколько человек военных, то весело осведомился: – Кто тут меня видеть желает? Сослуживцы или просто знакомые кто?
Ответом ему было тягостное молчание, и, пробежав взглядом по лицам, он не нашел среди них ни одного знакомого, а тем более приветливого лица. Наоборот, все сидели насупленные, смотрели куда-то мимо него, и во взглядах их угадывалось сочувствие и легкая грусть.
– Генерал-фельдмаршал Апраксин? Степан Федорович? – спросил один из них, поднимаясь из-за стола.
– А то кто же еще? – удивился Апраксин, понимая, что именно сейчас должно случиться что-то гнусное, нехорошее, стыдное, из-за чего он на много дней и ночей потеряет спокойствие, станет дичиться людей, не верить никому, и себе, в первую голову. – Чем могу быть полезен?
– Вас велено задержать в Нарве до особого распоряжения, а бумаги ваши опечатать.
– Кем это велено? – не поверил своим ушам Апраксин и попятился к выходу, ловя негнущейся рукой рукоять шпаги.
– Ее императорским величеством, – сухо, с небольшим акцентом, отрапортовал говоривший с ним человек и протянул лист бумаги с двуглавым орлом по центру.
«Немцы чертовы обложили!» – про себя в очередной раз за этот день чертыхнулся Апраксин и сделал несколько шагов к столу.
– Читай, чего там писано, а нечего ее мне под нос совать, – со злостью потребовал он.
В указе говорилось, что Конференция, рассмотрев действия русской армии на прусской земле, «решила о недостаточности произведенных ей действий»… и дальше перечислялось все, что уважаемая Конференция ставила в вину главнокомандующему. А заканчивалось коротким предписанием: задержать генерал-фельдмаршала до выяснения обстоятельств там, где его застанет направляемая ими, членами Конференции, комиссия в составе… Имена и в самом деле были все сплошь немецкие, промелькнул один лишь полковник Левашов.
– Подпись государыни где? – грубо спросил Апраксин и потянул указ к себе. – Где подпись ее величества? – подслеповато щурясь, принялся он водить пальцем по бумаге, ища хорошо знакомую роспись императрицы Елизаветы.
– Указ составлен с одобрения ее величества, – легонько потянул лист к себе тот, кто только что читал указ. Остальные, сидевшие за столом, не проронили ни слова.
– А кто ж тогда подписал сию цидульку? Ну-ка, ну-ка, – принялся вглядываться в разноименные подписи фельдмаршал. Первая подпись была графа Бестужева, потом Воронцова, Трубецкого и… конечно, закорючки Шуваловых. – Измена! – взревел Апраксин. – Казаки, ко мне! – и бросился вон из комнатки. Но откуда-то из соседнего помещения выскочили два молодца в гренадерской форме, ростом под потолок, с ружьями наперевес и встали прямо перед ним, загородив собой дорогу.
– Успокойтесь, ваше высокопревосходительство! – подбежал к нему, судя по всему, самый главный из находившихся за столом. – Вам приказано лишь находиться неотлучно здесь. До особого распоряжения, – выделил он последнюю фразу. – А там все и уладится…
