– Какое подозрение? Она в чем же вдруг виновата?
– Приписывают ей, что насоветовала Степану Федоровичу произвести отвод армии из Пруссии, – доверительно сообщила Катенька Воронцова.
– Быть того не может, – хлопнул ладонью по краю кровати Мирович. – Ни за что не поверю! Кто такую небылицу выдумать мог?
– Могли, значит, – ответила Воронцова. – Люди и не на такое способны. Все про какие-то письма говорят.
– Что еще за письма?
– Будто бы Екатерина Алексеевна писала в лагерь к Степану Федоровичу по поручению короля Фридриха, – пояснила Воронцова.
– И разговор идет, что письма те нашли, – добавил Иван Перфильевич. – Теперь они у государыни. Так что не только фельдмаршал, но и великая княгиня оказалась под подозрением.
– Быть того не может, – вновь воскликнул Мирович, но уже не столь горячо. А, посмотрев на лица своих собеседников, убедился, что они имеют на этот счет свое мнение, не схожее с его мыслями.
– И это еще не все, – все так же меряя комнату шагами, продолжил Елагин. – Кому-то очень выгодно, чтобы пострадала не только великая княгиня, но и человек, который симпатизирует ей. А это означает тихий переворот на самом верху.
– О ком идет речь? – все более озадачивался услышанным Мирович.
– А сами не догадываетесь? – остановился напротив него Елагин и пристально взглянул в глаза.
– Честно признаюсь, нет. Мне ли разобраться во всех хитросплетениях, когда я всего лишь несколько дней как в Петербурге и тонкостей политических не разумею. Скажите, сделайте милость.
– Речь идет о канцлере Бестужеве.
– Да, да, – подхватила Катенька Воронцова. – Ни для кого не секрет, что он благоволит Екатерине Алексеевне, а это там, наверху, – указала она пальцем в потолок, будто бы незримый враг канцлера находился в этот момент как раз над ними, – многих не устраивает.
– Шуваловы? – догадался Мирович.
– Именно, – согласился Елагин. – Они и те, кто сам не прочь занять место близ великой княгини.
– Понятно, – у Василия словно завеса с глаз спала. – Но одного не пойму: почему тот же канцлер ищет расположения именно у великой княгини, а не у Петра Федоровича? Насколько понимаю, он со временем должен унаследовать престол.
Воронцова и Елагин переглянулись, и в комнате на какое-то мгновение воцарилось неловкое молчание, словно он задал не совсем приличный для их беседы вопрос. Наконец Елагин, криво усмехнувшись, ответил ему с интонацией, какой говорят с малым дитятей:
– Эк, вы, братец, недогадливы… Или у вас в армии все такие?
– Какие? – невпопад переспросил Мирович, чем рассмешил и Воронцову, и хозяина дома.
– Да вот такие, – продолжая улыбаться, развел руками Иван Перфильевич, – недогадливые, на шаг вперед ничего видеть не способные. А, может, оно и к лучшему, что ничего не знаете и знать не желаете.
– Нет, вы уж договаривайте, коль начали, – обиженно поджал губы Мирович. – Объясните мне, темному, чего я далее двух шагов разглядеть не могу.
– Вы русский человек? – задал неожиданный вопрос Иван Перфильевич и получил утвердительный ответ. Мирович хотел рассказать о происхождении своих предков, но в данном случае счел за лучшее промолчать. Тогда Елагин продолжил:
– Коль так, то, как всякий русский человек, должны понимать, что ожидает Россию после воцарения Петра Федоровича. Оно и сейчас всякому видно, как он все немецкие манеры и обычаи к себе в Ораниенбаум тащит, откуда только можно. Фридриха почитает как отца родного. Считает, что войну с ним зря затеяли. Это же черт знает что!
– Но и в наследнике течет русская кровь, – попытался было возразить ему Мирович. – Может быть, вы излишне строги к нему?
– Русская кровь нашего наследника погоды не делает. Душа у него все одно немецкой осталась. И это не только мои резоны, но и всех, кто имеет ясный ум и хоть немного думает о том, что случится с Россией через год, а то и раньше.
– Так Екатерина Алексеевна и вовсе чистокровная немка! Или не так?
– Пусть так. Но она хоть и немка, но нас, русских, понимает куда лучше, чем муженек ее, которого вы изволили назвать внуком Петра Великого.
– Екатерина Алексеевна очень переменилась за последние годы, – поддержала Елагина Воронцова, – поэтому вся гвардия видит именно в ней достойную наследницу.
– Тогда почему Шуваловы против нее? Они что, не русаки чистейшие? Или они в ином свою выгоду блюдут? – решил до конца прояснить ситуацию Василий, которого все больше занимал этот разговор, и он почти забыл о своей ране.
– Все-то вам объяснять надо, – с долей участия взглянул на Мировича Елагин. – Вы верно заметили, что Шуваловы свою выгоду блюдут, но они думают, что при Петре Федоровиче окажутся непременно в фаворе, как и нынче. Екатерину Алексеевну они в расчет не берут, а вот вокруг наследника круги выписывают, закидывают крючок то справа, то слева, но без особого на то успеха. Пока Алексей Петрович ходит в канцлерах, им свои делишки вряд ли удастся обделать. А вот ежели на него подозрение падет, что он в сговоре с фельдмаршалом был, да еще и великую княгиню зацепят, то тогда путь для них открыт, и никто их остановить не сможет. Ладно! Что-то разоткровенничался я с вами сегодня. Пойду к себе, – закончил свои пояснения Иван Перфильевич. – Вы не будете против, графиня, если оставлю вас наедине с нашим больным?
– Как вам будет угодно, – смутившись, опустила та вниз длинные ресницы. – Думается, он сейчас нисколечко не опасен.
– Тогда разрешите откланяться, – и с этими словами Елагин пошел к двери, но перед самым выходом остановился и, повернувшись назад, как всегда, не повышая голоса, сообщил:
– Совсем забыл предупредить, что вам предстоит скорое знакомство с начальником Тайной канцелярии.
– Это с чего вдруг? – растерялся Василий. – Я ничего худого не замышлял и в заговорах не участвовал. Зачем мне с ним знакомство заводить?
– Так вам разве неизвестно, что участие в дуэлях расследуется не где-нибудь, а именно в Тайной канцелярии? Вы будете там желанным гостем. Удивлен, что они до сих пор ко мне в дом не пожаловали.
Только тут до Василия дошло, чем грозит ему печально для него закончившаяся дуэль с Понятовским. Он, еще будучи кадетом Шляхетского корпуса, слышал от кого-то, будто бы дуэлянтов допрашивают в каких-то застенках, а после установления их вины, по усмотрению императрицы, ссылают в Сибирь или в иные места на вечное поселение. Но сейчас он никак не мог поверить, что его поступок приведет к таким последствиям.
– Как же мне быть? – ни к кому не обращаясь, спросил он. – Меня действительно могут разжаловать и сослать?
– Могут, как Бог свят, могут. Ладно, ежели в Сибирь, а то и в каземат могут посадить до конца жизни. Мне лично такие примеры известны. Думал, вы в курсе…
– Никак не мог предположить, что защита чести наказуема…
