Извинился старый Елагин и за жену, что она не спустилась ни разу к больному из-за больных ног, переносимая исключительно двумя лакеями в плетеном кресле. «Да вам, батюшка, нас, стариков, слушать и не к чему…» – закончил он и, опираясь на трость, удалился. Мировичу стало как-то спокойнее, и он оставил мысль съехать из елагинского дома, тем более что уход за ним был, надо признаться, преотменный. А то, что Иван Перфильевич говорит с ним довольно сухо, то объясняется занятостью и той обстановкой, что назревала в Петербурге в связи с последними событиями, о которых обмолвилась Воронцова.
Удивлял и беспокоил тот факт, что ни разу не наведался Кураев, по вызову которого он и прибыл в столицу. Василий пробовал размышлять, какую цель преследовал Кураев, вводя его в петербургские салоны, знакомя с десятками разных людей и, наконец, приведя его на бал в Ораниенбаум. Он чувствовал себя куклой, которую, дергая за веревочки, водят перед зрителями, потешая их различными вывертами и коленцами. Но не таков человек Гаврила Андреевич, чтобы ради развлечения кого бы то ни было тратить свое личное время и деньги. Причем деньги, как догадывался Мирович, немалые. Нет, сам Кураев явно исполняет чью-то волю, ради чего все и делается. Но чью и ради чего? На этот главный вопрос ответить Василий не мог.
Он еще раз вспомнил, как прибыл в Петербург, явился в указанный флигелек, а потом… потом появился Гаврила Андреевич, и дальше каждый шаг делался с его подачи. Но вот что более всего мучило: дуэль с Понятовским была предрешена заранее, или он по собственной неопытности вляпался в эту историю? Не просто так привел его Кураев на бал. А зачем? В искренность и расположение гвардейца Мирович особо не верил, но и уличить того в какой-то личной корысти пока не мог.
Зато его самолюбие тешила мысль, что великая княгиня именно его, Мировича, выделила среди множества гостей, но с другой… ощущал он себя подсадной уткой, что плавает в тихой заводи и, громко крякая, привлекает селезня на выстрел охотника, притаившегося в кустах. Кто же этот охотник? Явно не Кураев. Елагин? Тот вообще не проявляет к нему интереса и живет своей жизнью.
Кто и какую выгоду извлек от того, что случилась дуэль с Понятовским? И вдруг его обожгла невероятная мысль: великая княгиня! Не ей ли выгодна та дуэль? Может, она тяготилась обществом Понятовского и… сделала все, чтоб взыграла ревность поляка? Но тогда бы нашли более опытного фехтовальщика, чтобы тот наверняка прикончил надоевшего кавалера. Нет, не выстраивалась связь между его вызовом в Петербург и дуэлью. За всем этим крылось что-то другое, непонятное пока ему, и без посторонней помощи он вряд ли сможет прийти к нужному умозаключению.
«Если только снова придет Воронцова, то непременно попытаюсь выяснить у нее, кто таков Кураев и как он связан с молодым двором. У нее, возможно, большие связи и знакомства в столице, и ей не составит великого труда более подробно узнать о гвардейце: чем он занимается, кому служит…» – решил Василий, и на том успокоился.
6
Екатерина Романовна появилась лишь на четвертый день, когда он уже мог вставать и даже с разрешения доктора совершил небольшую прогулку во двор дома, где морозный воздух благотворно подействовал на него, освежив голову, и жизнь вновь показалась прекрасным и удивительным чудом, дарованным ему за терпение и выдержку.
– О, мне сказали, что вы уже встаете, – оживленно защебетала графиня, едва войдя к нему в комнату.
– Да, пробовал даже на улицу выходить.
– Вы совершенный молодец. Рада за вас. Скажу по секрету, что я даже молилась перед образом Пантелеймона Целителя, чтобы он даровал вам доброе здравие.
– Благодарю вас, – кивнул Василий, любуясь молодостью и свежестью Воронцовой. – А я, если честно признаться, уже и не ждал, что навестите меня еще раз.
– Я же говорила, что не совсем вольна в своих поступках, – с долей кокетства взглянула она в его сторону. – Я здесь по поручению все той же беспокоящейся за вас особы.
– И на том спасибо. Приятно иметь дело с откровенным человеком. Это делает вам честь. Нет, в любом случае я благодарен вам. Расскажите, что творится в столице.
– А разве Иван Перфильевич не посвящает вас во все происходящее? – удивилась Воронцова.
– Увы, у него свои дела, и он лишь на бегу заглядывает ко мне и, справившись о самочувствии, тут же исчезает.
– Думала, что у вас более дружеские отношения.
– Нет, мы совершенно незнакомы. Нас представили на том балу. А человек, покровительствующий мне, куда-то исчез. Так что я ощущаю себя не совсем ловко, будучи в доме Ивана Перфильевича.
– Очень интересно, – покачала головой Воронцова. – А кто же ваш таинственный покровитель? Может быть, я сумею объяснить причину его отсутствия.
– Капитан гвардии Гаврила Андреевич Кураев. Именно благодаря ему я оказался приглашенным на бал в Ораниенбауме. Вам о чем-то говорит это имя? На мой взгляд, вы должны знать его.
– Не имею ни малейшего понятия, о ком вы говорите. Первый раз слышу об этом человеке. Кураев, Кураев … – повторила она несколько раз. – Непременно поинтересуюсь у своих друзей, что они знают о нем.
– Сделайте милость, – попросил ее Мирович. – Мне непременно нужно его видеть, поскольку иначе не могу явиться в полк без предписания, что находился в столице все это время.
– Странно все это, – внимательно поглядела на него Воронцова. – Он, выходит, вас и из полка вызвал, и на бал пригласил, а теперь носа не кажет. Странно…
– Да, мне он тоже показался довольно странным человеком. Но хватит о нем, лучше расскажите последние новости. Я весь сгораю от нетерпения.
– Главная новость, что совсем скоро наступит Крещение, к которому мне шьют новый наряд. И не один, а несколько…. – Тут она ненадолго замолчала, а потом таинственным шепотом произнесла: – Великая княгиня обещает у себя во дворце на праздник устроить mascarade!
Мирович решил, что не расслышал последнего слова, и переспросил:
– Простите, что устроить?
– Вам простительно не знать, что это такое. На русский манер маскарад – это тот же бал, но в масках. Когда каждый выбирает себе пристойную случаю маску, чтоб его трудно было узнать. Но мало того, наша государыня ввела в обычай бал-метаморфозу. Наверняка тоже не слышали? – лукаво глянула она в сторону Василия. – Это когда дамы надевают на себя мужское платье, а кавалеры – женские наряды! – и она залилась звонким смехом.
– Не может такого быть! – не поверил Василий. – Неужели такое случается при дворце?
– Так еще государь Петр Алексеевич ввел это в обычай. С тех пор ни один праздник без переодевания не проходит. Кому-то оно не особо по душе, а молодые люди весьма тем довольны и пользуются случаем каждый показать себя.
– Нет, ни за что не соглашусь предстать в дамском платье не то что перед знакомыми людьми, а уж тем более перед теми, кто меня совсем не знает. Это моему естеству противно сверх всякой меры, – упорно замотал головой Василий.
